– Да как ты смеешь!? Ты не на конюшне! Я – шляхтянка! и я не позволю! Коли хочешь – поди и заруби козака, но впредь никогда, слышишь?! никогда! не смей со мною та́к!
Тут с грозно рыкающим львом произошло удивительное превращение, и он на глазах оборотился в кроткого агнца. Пан Казимеж обмяк, точно выпустил из себя весь воздух, поник, потускнел, сделался точно на целый локоть ниже, и даже лихо торчащий его ус уныло обвис.
– Бася123! як бога кохам124! Я ведь только хотел сказать, что принимать в дар награбленное – дурной знак… Тем паче одному богу ведомо, сколь на сей «безделице» крови, и с какой мёртвой длани её сей лайдак снял…, – униженно забубнил пан возный, вложив саблю в ножны и растерянно потирая щёку. – Да я бы посёк гунцвота125 в капусту, не будь он посланником от князя…
…Лежащие у костра запорожцы, дожидаясь есаула не спали.
– А шо, пан осавул, недурно було б зозулю126 черноброву умыкнуть? – подмигнул Корсаку́ запорожец Марко На́бок, бывший старшим в свите есаула. – Да и матерь ейна – ще файна кобета127! Побей меня божья сила, батько, коли я цю уродзонную кобылу не взнуздаю128! – оскалил Марко белые как у волка зубы.
Окончание фразы покрылось хохотом козаков, но есаул заклепал рты одним лишь мрачным движеньем брови:
– Не час и не место, панове. Татарин близко блукае129, я чую… А сей сброд лядський130, – есаул кивнул себе за спину, – боле привычный з пивом и горилкой сражаться. Ложитесь себе, панове, бо спать вже не довго…
С этими словами есаул завернулся в шерстяную кирею и лёг тут же, подле костра. Тревога уже подкралась к его сердцу, и смутные предчувствия томили душу.
Через пару часов он бодро вскочил, точно и не спал вовсе. Ночь была в самой глухой своей поре. В реке отражался месяц, обливавший всю округу потусторонним покойницким светом. Где-то далеко в лесу выли волки. Стан мирно спал, и нигде не было видно ни единого огонька.
Корса́к растолкал Марко и, отдав письмо князя к кошевому, велел не мешкая уходить всем прочь. Немного поразмыслив, есаул велел забрать и его жеребца, наказав сберечь коня до его возвращения. Тихо побудив запорожцев и не дав им выкурить даже по самой маленькой люльке, есаул накоротке распрощался со всеми, препоручив их Марко.
Дождавшись, пока козаки, ведя коней в поводу, бесшумно скрылись в лесу, Корса́к тщательно осмотрел оружие, обошёл и оглядел всю косу и, наконец, утвердился невдалеке от шатра на какой-то торчащей из песка коряге, положив самопал на колени.
Ждать пришлось не долго. В волчий час, под самый рассвет, когда на косу пал туман, невдалеке пронзительно захохотал филин, и из леса бесшумно выкатилась тёмная масса спешившихся крымчаков.
– Встречай гостей, пан возный! – страшным голосом выкрикнул есаул и за сто шагов положил басурмена из самопала. Татары взвыли так, что кровь заледенела в жилах, и бросились на лагерь. В закипевшей сумятице смертоубийства, когда крымчаки резали и вязали обезумевшую от ужаса дворню, Корса́к сумел выхватить юную полячку, как волк овцу из отары.
Уйдя берегом в заранее присмотренные густые заросли тала, он залёг с нею в яме, вырытой дикими кабанами. Покрывшись грязью с ног до головы, они пролежали в яме остаток ночи. То был самый долгий и страшный час в жизни панночки, затыкавшей уши, чтобы не слышать ужасные крики побиваемой дворни.
Только с наступлением рассвета есаул, как змей, выполз из зарослей. Отогнав пировавших волков, Корса́к нашёл среди разбросанных по поляне трупов всех участников вчерашней вечери, кроме пани Барбары.
Есаулу никого не было жалко, и он привычно и равнодушно переворачивал хладные тела, но Ксению он пожалел и умолчал о том, что нашёл среди убитых её отца.