Даже отмокшие, кастрюли отмывались с трудом и поначалу бесили Полину, вынужденную сражаться с ними в одиночку: Ташка и пальцем не шевельнула.

К третьей кастрюле ноги в воде начали потихоньку деревенеть, жирные руки скользили по закопченным железным бокам. Полина на секунду выпрямилась, шумно втянула воздух, покрепче ухватилась побелевшими пальцами за крошечные скользкие ручки и шмякнула на дно очередную горсть песка. Она отвернулась от Ташки с деланым смирением и поначалу ждала хоть какой-то реакции, но вскоре отчаялась и решила подумать о другом.

Шкряб-шкряб – заскрипел об эмаль серо-желтый песок.

«Может быть, у нее похмелье? Кажется, там было не только пиво, судя по тому, как она вчера управлялась со своими ногами».

Шкряб-шкряб – заскрежетала железная сеточка.

«Неужели злится за кеды? Вообще-то я изрядно потопталась по ним вчера, когда удирала из палатки. С другой стороны, сегодня я одна мою все кастрюли. Надеюсь, она этим удовлетворится!»

Шкряб-шкряб – снова заговорил песок.

«А вдруг я ее оскорбила? Своими гнусными намеками, дурацкими предположениями! А у нее ничего такого и в мыслях не было? Просто понравился парень, она была рада посидеть с ним на берегу часок-другой!»

Полина от неожиданности выпустила кастрюлю, которую немедленно подхватило течением, и круто повернулась к Ташке, почти с испугом, готовая умолять о прощении, – но той и след простыл.

Ни тазика, ни кед.

– А потом прихожу я в лагерь, мокрая с ног до головы, джинсы, естественно, все в саже, а Ольга Викторовна меня уже встречает – руки в боки и вопит на весь лес: «Спасибо тебе, Полина, большое за то, что ты оставила без ужина весь лагерь! И еще, говорит, посмотри на себя, на кого ты похожа: дежурные должны быть аккуратными, а ты перемазалась вся, как Золушка!» «А я сегодня и есть Золушка, елки-палки! – хотела я ей сказать. – Сами попробуйте в одиночку перемыть все кастрюли по сорок литров и еще пригоревшую сковородку! В холодной воде, между прочим! А потом дотащить это все в одних руках до лагеря!» А весь сыр-бор только из-за того, что гречка недоварилась! Подумаешь, поужинают на полчаса позже! Пусть теперь доваривают сами, если умеют быстрее…

Полина от негодования затянулась сильнее, чем собиралась, и обожгла горло. Вообще-то ей не нравилось курить, но было просто необходимо доказать этой недалекой Ольге Викторовне, что можно курить – и в то же время хорошо учиться, курить – и нормально дежурить по кухне, курить – и быть правой, наконец! И принципы тут ни при чем!

Верочка с участием следила за Полиной. Ее большие, как у теленка, глаза полнились сочувствием. Полина вернула ей сигарету и, глядя, как Верочка берет ее своими тонкими длинными пальцами, подумала с восхищением, что вот есть же люди, которые даже курят красиво. И только она растяпа: что ни сделает – все криво…

А кругом трещали сверчки, вскрикивали невидимые птицы. Вдали за полем уже проснулась сова, ее тревожный клич то и дело взвивался откуда-то из-за межи и разносился над лесом. Вечер вступал в свои права.

Задышавший с возвращением обитателей лагерь возился на холме, сквозь чащу кустов долетал до девчонок его неторопливый гомон: звякали струны, взрывался хохот, кто-то кого-то звал – жизнь в ожидании Большого Костра бродила лениво и бесцельно.

Обняв коленки, Полина притворялась кочкой под развесистым кустом бузины – слабой защитой от любопытных глаз, но местом силы для отвергнутых и мятущихся, – и взгляд ее, отпущенный на волю, отдыхал теперь на долгой равнине поля.

– И что ты ответила? – спросила Верочка, деликатно выпуская дым в сторону.