Экспедитор с Матреной прибыли к месту бесследного исчезновения лесоруба-Семена, растворившегося в метели у этой чащи третьего декабря.

Кисейский не мог объяснить этого, но смотря в чащобу сплошных деревьев, подобных слоям театральных декораций, скрывавших арьерсцену от взора зрителя, он чувствовал, как что-то тянуло его туда. Ритмичный и протяжный хруст многолетних стволов, напоминавший дыхание. Ленивый рокот клюва пестрого дятла, похожий на биение сердца. Михаил чувствовал, что смотрел в пасть ужасающего исполина, готового сомкнуть на нем зубы.

Все его инстинкты кричали об угрозе, но профессиональное любопытство было сильнее. Кисейский стал медленно приближаться к кромке леса. Как вдруг он остановился, ведь понял, что потерял из виду Матрену. Следователь принялся удивленно оглядываться по сторонам, пока не обнаружил крестьянку далеко за своей спиной.

Некогда бесстрашная и неприкасаемая девушка смотрела в хищную чащу с ужасом, обхватив себя руками; не чтобы согреться, а успокоиться.

– Матрена! – подозвал ее Кисейский. – Иди сюда! Мы должны исследовать место исчезновения!

Тишина. Подол экспедиторского мундира и длинные волосы протеже взвил общий порыв ветра. Метель усиливалась.

– Нет… – дрожащим голосом произнесла крестьянка.

– Почему? – удивился Михаил. – В чем дело?

– Простите, Михаил Святославович… – запинаясь, продрожала она, – но я не очень люблю заходить в лес…

Острые и недоумевающие черты Кисейского медленно обмякли, когда он заметил, как сильно побледнела Матрена. По личной причине лес пугал ее до такой степени, что приближение к нему вызывало физический дискомфорт. Михаил вновь устремил взгляд в жуткую чащу, точно выбирая, чем он не был готов пожертвовать. Потенциальная зацепка или целый ворох улик, полезных в дальнейшем расследовании сидели на одной чаще весов. Но душевное благополучие напарницы были на другой.

Покачав головой, экспедитор направился к встревоженной крестьянке, чтобы покинуть злосчастную лесную кайму как можно скорее. Кисейский не знал, что случилось с Матреной в этой чаще и оставило на ее сознании такой глубокий, ноющий шрам, но был уверен в одном. Заставлять эту умную и талантливую девушку страдать ради его прихоти, было последним, чего он хотел.

– Ты права! – приободряюще воскликнул экспедитор, резво пробираясь сквозь метровый снег. – В лесу мы замерзнуть всегда успеем!

Крестьянка проводила чудного столичного гостя удивленным взглядом, когда, вдруг, болезненная, призрачная безружь уступила место зимнему румянцу на ее щеках. Матрена перестала дрожать и тепло улыбнулась, признательно и искренне, чего у нее не получалось сделать уже очень давно. Наступая на проложенные Кисейским следы, она зашагала к соломенным крышам, оставив леденящую душу чащобу позади.

Напарники не могли знать этого, но как только они отошли достаточно далеко, темная фигура мелькнула между деревьев, звеня цепями.

Нечто терпеливо стерегло их в лесу, и наверняка было в ярости, когда благодаря Матрене Кисейский поменял свое решение в самый последний момент…

***

Обследовав еще несколько мест происшествий, некогда скованные и неуклюжие незнакомцы, а ныне радушные приятели, хорошо узнавшие друг друга лишь за один декабрьский полдень, весело шагали по темнеющей улочке. Конечно, никакие высокие масляные фонари, подобно тем, что стояли на набережной Невы возле Петровского Зимнего дворца, не могли освещать переулки нищей деревни. Единственным источником тусклого света были немногочисленные окна; крестьяне принялись зажигать свои лучины и топить печи.

После того, что произошло у подножья виадука, Кисейскому стало очень интересно, каким образом Матрена сумела выработать такую впечатляющую стойкость на льду. Выяснилось, что крестьянка была не понаслышке знакома с подледной рыбалкой, которой каждую зиму занимались ее родители-удильщики. С трех лет она заинтересованно наблюдала за процессом, а потом начала делать это и сама.