Сегодня всё было наоборот. Видимо, дела у Гнуса находились в плачевном состоянии и, судя по всему, побывал он в какой-то переделке. Косица, прежде всегда аккуратная, оказалась растрёпанной, шинель вываляна в грязи, а на шлеме сбоку зияла глубокая вмятина. К тому же он прихрамывал и был страшно зол. Ему бы в горячую ванну, да в тёплую постель с чашкой свежесваренного какао! А тут совещание. Столько проблем! И лицо нужно сохранить, точнее – морду. Угождать шефу. Строить из себя душку и своего парня.

И это в тот момент, когда всё нутро Гнуса кипит жаждой мщения и бурлит от ненависти! Гнус с отвращением стряхнул с рукава комок прилипшей грязи и вытянулся навытяжку перед генералом. Он стал было докладывать, почему опоздал, но генерал быстро пресёк его объяснения. Он был так рад, что его помощник наконец явился, что не стал отчитывать того за опоздание. Хотя другому на его месте очень сильно досталось бы.

Но Гнус был на особом положении. Тем более что коробка с новенькими грифельными и остро отточенными карандашами уже лежала перед генералом на столе (когда только Гнус успел их вынуть из кармана и положить на стол – неизвестно), и можно было уже начинать их грызть. К генералу мгновенно вернулось благодушное настроение. Он заговорил уже более бодро:

– Времени у нас остаётся мало. А потому час настал. Будем, это, наступать. Вы слышали людские сводки? Ха-ха! Из множества донесений, полученных мною от моих верных подданных, следует, что…

Гнус встрепенулся.

– Позвольте мне, мой генерал.

– Тебе позволено почти всё, наш бесценный друг. – И генерал не удержался и потянул носом в сторону карандашей, которые так приятно пахли. – Говори. Мы слушаем.

Генерал произнёс эти слова очень торопливо, мечтая, чтобы совещание быстрее кончилось, так как теперь мечтал только об одном – сгрызть хотя бы один новый карандашик.

Гнус приосанился и окинул всех грозным взглядом. Он заметил, что кое-кто поглядывал на него насмешливо, а то и ехидно. Это ему не понравилось. «Прищучу, – подумал он. – Скоро всех вас, гадёныши, прищучу. Всех». Внешне он выглядел спокойным, но на самом деле, ярость клокотала в нём.

– Позвольте доложить: всё готово к нашему нашествию. Ленинград ослаблен, истощён, почти повержен. Он погибает от холода и голода. Жители еле ходят. Добавьте сюда бомбёжки и артобстрелы. Мы без излишних усилий станем единственными хозяевами города.

Он говорил это, а перед его глазами всё представала сегодняшняя картина: он вот-вот отнимет у мерзкой девчонки хлеб, а дальше, попугав её вволю, перегрызёт её горло! Как же ему было хорошо в этот момент, как приятно… Он специально оттягивал этот момент. И вот – дооттягивался. Откуда взялся этот дрянной мальчишка?! Палкой в него бросил! Неслыханно! Не испугался, не дрогнул, дубиной сумел бросить. И ведь попал!

Такого унижения давно не испытывал Гнус. Хорошо приложил его дрянной мальчишка, ничего не скажешь. Полчаса пришлось синяк загримировывать, на совещание из-за этого опоздал.

Но не только этот факт мучил Гнуса и заставлял его трястись от злости. Дело было в том, что он испугался. Да-да – он позорно испугался, когда дубина приземлилась на его голову. Если бы не железная каска на голове, не стоять бы ему сейчас перед генералом, не докладывать бодрым голосом о ситуации в городе. Каска только его и спасла. Вон ведь какая вмятина осталась. А так – голову бы снесло.

Но главное не это. Главное – страх, который заставил его сделать лужу, а потом нестись во весь дух, прочь от этого места. По дороге он провалился в какую-то дрянную яму, вымазался весь, с трудом выбрался. И только после этого опомнился.