Но что потом? Фуке ожидал, что его друзья и последователи, отвечавшие за стратегические военные объекты, закроют ворота для королевских войск. Поскольку старшая дочь Фуке была замужем за сыном графа де Шароста, губернатора Кале, Фуке рассматривал Кале, как убежище для жены и других членов семьи. Амьен, Аррас и Эсден тоже находились в руках друзей. Все они, как отмечает Жан Кристиан Птифис, раскинулись на стратегически важном северо-востоке Франции, недалеко от Испанских Нидерландов. В случае если Фуке не согласятся выпускать, неявно подразумевалась возможность открыть эти города для испанцев. Конкарно и Томбелен[298] (возле Монт-Сен-Мишель) на западном берегу тоже, согласно плану, находились в руках союзников Фуке [299]. Влиятельные друзья, в частности герцог де Ларошфуко и Гурвиль, должны были ходатайствовать за Фуке, а родня – Мопё и Ашиль де Арле[300] – убедить парламент Парижа опротестовать арест своего procureur général[301]. Общее стратегическое управление поручалось мадам дю Плесси-Бельер, «на которую, – писал Фуке, – я всецело полагаюсь» и от которой «у меня нет и не было секретов или недомолвок (reservé)» [302].

Кроме этого общего наброска, Фуке не составлял никакого руководства к практическим действиям. План лежал незавершенным несколько месяцев. В течение них отношения между Фуке и Мазарини становились то лучше, то хуже. В конце декабря 1658 или в начале 1659 года Фуке снова взялся за перо. К этому времени он, по причине до сих пор неизвестной, порвал с братом Базилем и купил Бель-Иль. Эти важные перемены отразились в поправках к плану. Поскольку Базиль больше не союзник, то на крепость Ам, которую он контролирует, рассчитывать нельзя. На Эсден и Томбелен – тоже: там сменились губернаторы. Теперь Фуке решает опираться на стратегические гавани в Кале, Гавре, Конкарно и Бель-Иле. Фуке разумно исходил из того, что у него есть частный морской флот. Братьям Луи[303] и Франсуа[304] – теперь, соответственно, архиепископам Агдскому и Нарбоннскому – поручалось организовать протесты в парламенте и в церковных кругах. В качестве союзников рассматривались Гийом де Ламуаньон[305], первый председатель парижского парламента («обязанный этой должностью мне», – писал Фуке), и некоторые другие парламентарии (parlementaires). Пелиссон должен был писать манифесты и прокламации. Черновик содержал и другие возможности. К примеру, похищение Летелье или еще какой-нибудь крупной фигуры и подъем недовольства среди гугенотов. Координирующая и направляющая роль во всем этом отводилась мадам дю Плесси-Бельер [306].

Несколько лет спустя Гурвиль утверждал, что Фуке показывал ему черновик проекта, скорее всего еще в 1660 году. Гурвиль якобы таким образом ядовито осмеял саму идею, что Фуке решил уничтожить бумагу и даже послал за свечой, чтобы ее сжечь. Но появился какой-то неожиданный посетитель, и Фуке сунул черновик за зеркало у себя в кабинете. Потом он отвлекся на другие дела и забыл о нем. Так что впоследствии документ обнаружили там, где Фуке его оставил [307].

В популярных исторических сочинениях рассказ Гурвиля используется часто. Но, скорее всего, он представляет собой выдумку этого легкого на язык и не вполне надежного свидетеля. Однако есть вопрос интереснее: насколько серьезно следует рассматривать этот план? С XIX века и по сей день историки непримиримо спорят о нем. Для судей Фуке этот документ, конечно, был свидетельством первостепенным, решающим судьбу обвиняемого. Переделанный черновик плана от 1658 года и все то, что он стратегически подразумевает, достаточно красноречивы. Следует помнить, что до сих пор так и не появилось никаких данных за то, что Фуке показывал план или обсуждал его с кем-нибудь, кроме Гурвиля. Если он никогда ничего не делал для его осуществления и даже не делился им с надежными людьми, которым доверял действовать от своего имени, есть основания думать, что он никогда не собирался им воспользоваться всерьез