– Ну, с богом…

Они сложили кухонные трофеи в узел из всех тряпок, что у них были на шконках. Из тайника, выдолбленного в ножке нар, вынули с десяток спичечных коробков. Зашлись лаем, почуяв зверя малокормленные овчарки. И Понятно-дело двинулся к нарам Пельменя, ткнул того кулаком в спину. – Хлопчик, пошли за хлебом, – ласково сказал Понятно-дело. – Пельмень, приоткрыв глаза, смотрел непонимающе на «смотрящего», но гипнотически действовало на него слово «хлеб». – Хлеб привезли, там за лагерем. Разгружать будем, – уже строго добавил Понятно-дело.

Пельмень и не возражал. Вышли из барака и в тени, подальше от караульных костров, пролезли через «колючку». Зашагали быстрым шагом, забрав по пути к шурфу, спрятанный узел со штабным трофеем. Опорожнили свой тайник в тайге и свернули резко в восточном направлении в поисках предполагаемой речки.

В лёгких сумерках белой ночи, уже пахнущей свободой идти было легко. Подталкиваемый «смотрящим» Пельмень вскоре начал оглядываться с вопросительном выражением в телячьих глазах. – Идём-то куды? – Туды! – рыкал на него Понятно-дело. – Топай давай. Там машина с хлебом застряла.

Пельмень через несколько шагов опять, оглядываясь, спрашивал: – Куды? – Туды-туды, будем сейчас буханки с машины таскать. Так и быть разрешу тебе припёки схавать.

Прошли примерно с километр, и впереди блеснуло узкое русло ручья. Течение было к югу. В том направлении и пошли по воде, поскальзываясь на крупных голышах. Пельмень норовил выбраться на берег, но Понятно-дело пинками заставлял его идти по самой стремнине. Через несколько сотен метров, на каменистом берегу повернули строго на восток, потом по своим следам вернулись опять к ручью и по извилистому руслу ручья пошли уже в направлении на север. Топали молча промокшими в драных сапогах ногами. Но шли и шли, гонимые азартом и, не чувствуя усталости. Лишь иногда Понятно-дело рыкал на хныкающего Пельменя, внушая тому, что, мол, заблудились в поисках машины с хлебом. – Яки вин машина с хлибом… Ще ни бачив дорог вин нема, – хныкал уже утомившийся Пельмень.

Отчётливо посветлело низкое северное небо – значит, уже наступило утро. По умственным прикидкам выходило, что они в дороге уже часов шесть. Ноги ломило в ледяной воде. Решили выйти на берег с долгим передыхом. В распадке двух небольших сопок развели костёр.

– Вот теперь я волю почуял, – произнёс с усмешкой Понятно-дело, развешивая над костром мокрые портянки.

И Еремеев закивал головой: – Я тоже, как ошалевший. Ну, точно стакан неразведённого спирта шарахнул. Аж в груди жжёт.

Пельмень, судя по выражению его лица, уже явно догадывался о происходящем. Его телячьи глаза выражали страх телёнка, забредшего по глупости в волчью стаю. Он даже перестал скулить и плёлся теперь позади остальных беглецов. Ещё несколько часов прошли без остановок. Шли всё время на север, в перпендикуляре к уходящему на закат солнцу. В обозначенную сумерками ночь решили сделать долгий привал, поскольку по расчётам Понятно-дело погоню ещё даже и не собирали. Развели на камнях костерок, прилегли на разосланные лапы стланика. Опять сушили на прутьях портянки и одновременно жарили ломти хлеба, добытого Еремеевым из лагерной столовки. Густо посыпали ломти волглой солью для её запаса в организме. Даже Пельмень после того, как умял зараз трёхдневную хлебную пайку, поуспокоился внешне и тупо икал, глядя в огонь костра. Разливающаяся по телу усталость после суточного маршрута была приятна Еремееву в ощущении свободы. На следующий день он чувствовал себя отдохнувшим, как никогда в лагере на нарах. Они упорно шли строго на север.