Соседи по купе Дерюгину попались хорошие. Это он понял, как только вошел в вагон. Все мужики здоровые, морды красные, табачищем за километр несет. Ни тебе баб, ни старух, ни детей-писунов, все путем. У каждого по бутылке нашлось, потом еще на каждой станции бегали, кто в карты проигрывал. Дерюгин просадил свои отпускные, потом было отыграл, но в конце проиграл и последнее, даже шмотки и чемодан. Но с пьяных глаз не заметил, так сдружился с ребятами. Вместе стекла били, пугали ночью соседей, толчок сломали с сортире, опрокинули кипятильник. Проводница закрылась в своем купе и сидела всю дорогу, как мышь. Остальные тоже не желали носу показывать, но жаждущему развлечений Дерюгину это не очень понравилось, и полночи они играли с особенно недовольными в «пятый угол», а других заставляли пить за свое здоровье и устроили маленькое, но веселое соревнование «вырви глаз». Кто-то, правда, пытался их урезонить, но остался без зубов и с попорченной фотокарточкой. Угомонились они под утро, когда до Москвы оставалось четыре часа пути.

Дерюгина долго не могли добудиться. Он отмахивался, мычал, и не желал просыпаться. А когда открыл глаза, побледнел: его, лежащего на нижней полке, энергично бодали в бок три здоровых вонючих козла со свалявшейся шерстью. Завопив от ужаса и сильной боли, он опрометью выскочил из купе и кинулся по коридору, зажав кровоточащую рану. Козлы выскочили следом за ним.

Измученные пассажиры, увидев погоню, попрятались кто куда, а другие бросились наутек, крича и размахивая руками. В дверях началась свалка, и тогда, отчаявшись, Дерюгин повернулся к преследователям, наклонил голову и, наставив на них свои большие рога, пошел навстречу, стуча по полу копытами.

В субботу утром слесарь Парфентий Сидоров долго не хотел вставать, пока жена сама из постели не выгнала. Надо было идти копать в огороде картошку, а ее у них было столько, что и за день не перетащишь. Однако деваться некуда: Парфентий кое-как оделся, наскоро выпил-закусил и пошел в огород.

Дело не заладилось с самого начала. Сперва он долго искал мешки, потом сломался черенок от лопаты, а когда наконец он начал копать, его неотвязно преследовало ощущение, что он делает что-то не то.

– Дорвался, сволочь.

– Его только и не хватало.

Услышав незнакомые голоса, Парфентий огляделся, но никого не увидел. Решив, что ему почудилось, он продолжил было работу, то тут раздалось опять.

– Вот наяривает.

– Рад постараться, гад.

– Такой и за копейку зарежет.

Он повернулся в направлении раздававшихся голосов, потом, еще не желая верить, осмотрелся вокруг, и, никого не увидев, похолодел, сообразив, что они идут из ведра с картошкой. Для пущей уверенности он копнул еще раз, и едва только выбрал из земли пару картофелин, как они заговорили у него прямо в руке.

– До нас добрался. Теперь хана.

– Задушил бы своими руками.

Бросив картошку, Парфентий кинулся в дом, крича не своим голосом, и забился под кровать. Вытащить его оттуда смогли только вызванные испуганной женою соседи.

Воющего, словно раненый зверь, Парфентия бригада «скорой» увезла в сумасшедший дом с диагнозом «белая горячка».

– Допился до чертиков, – плача, рассказывала соседям жена. – И дня не было, чтобы без бутылки ходил.

Ей сочувствовали.

Вечером, оставшись одна, она надела телогрейку и сапоги и сама отправилась копать картошку на огород. Что с ней случилось там, до сих пор неизвестно, но когда на другое утро ее увозили вслед за мужем в психиатрическую больницу, она только смеялась и никак не могла замолчать.

Выписали их, когда уже выпал снег. Однако Парфентий, не поленившись, привел из колхоза трактор и перепахал огород весь до основания несколько раз. После того случая он уже картошку никогда не сажал и не ел, а когда где-нибудь в гостях видел ее на столе, ему так делалось плохо, что потом еле откачивали.