Айлред вскинул руку, прищурив глаза:

– Что тебе нужно? Кто ты? И, главное, какая у тебя цель? – крикнул он громко, его голос пробил тишину, разнесясь по пустоши.

Фигура шевельнулась, и с глухим звуком, будто камень тянулся по металлу, ответила низким голосом. Но слова, что она произнесла, были на древнем языке, едва ли напоминающем человеческую речь:

– Лак'зор… Верш'нет харак.

Айлред нахмурился, его лицо на миг исказилось от раздражения.

– Я не тот, кого вы ищете! – выкрикнул он, его голос стал жёстче, но всё ещё сохранял тон ледяного спокойствия.

Силуэт вновь издал несколько слов, громче, чем в первый раз:

– Нарахтен… Вер'силак!

Айлред тяжело выдохнул, его терпение, казалось, начало иссякать.

– Да чтоб вас всех! – рявкнул он и быстрым шагом приблизился к фигуре, выхватывая свой ритуальный кинжал.

Клинок снова отразил тусклый свет, как будто он сам ожил в ответ на появление этого существа. С неожиданной точностью и резкостью Айлред вонзил его в сердце черной фигуры. Существо издало глухой, рвущий слух крик, будто одновременно кричали тысячи голосов, сливаясь в один. Звук был глубоким и пронзительным, как будто камень трещал под давлением невероятной силы, смешанный с жутким эхом, которое, казалось, дрожало в воздухе даже после того, как фигура начала исчезать.

Черное создание начало растворяться, его форма рассыпалась, как дым, затянутый невидимым ветром. Воздух вокруг наполнился едва слышным шёпотом, который исчез вместе с последними остатками фигуры.

Айлред, небрежно убрав кинжал за пояс, посмотрел на пустое место, где только что стояло нечто, и тихо усмехнулся, будто говорил сам с собой.

– Наблюдаем, но не вмешиваемся, – пробормотал он, подражая словам Драксара. – Как же.

Он покачал головой и сделал несколько шагов прочь от статуи, стряхивая пыль с плаща. Рассвет продолжал пробиваться сквозь мрак, но в этой пустоши даже первые лучи света казались чем-то чужеродным. Айлред оглянулся через плечо, будто проверяя, не остались ли ещё тени, и двинулся дальше с ледяным спокойствием, как будто всё происходящее было для него лишь частью обычного дня.

Могучее войско барона Гриммарда продвигалось через заснеженные равнины Альфариса, и даже холодные ветра казались слабее того гнета, что тянулся за ними. Ряды воинов, закованных в сталь, двигались под тяжестью своих доспехов. Щиты, испещренные трещинами и следами битв, были обледенелыми, мечи – укрыты инеем, словно лед сам по себе становился их частью. Знамёна Снежной Лавины трепетали на ветру, но не как символ торжества, а как мрачное напоминание о долгом и тяжёлом пути.

Снег густо падал с неба, засыпая глаза, пробираясь под капюшоны, впиваясь в кожу, будто тысячи мелких иголок. Холод был беспощадным. Он не просто пронизывал до костей, а впивался в саму душу, отнимая тепло и оставляя за собой пустоту. Но даже эта морозная ярость Альфариса не могла сломить молчаливую решимость войска.

На высоком утёсе, у ворот замка Снежной Лавины, стоял Торвальд. Его фигура была неподвижной, как каменная статуя. Он ждал. Ожидание это было тяжёлым, но не от холода – он его не замечал. Каждый порыв ветра, каждый клочок снега, что обжигал лицо, оставались для него незамеченными. В его груди билось неспокойное сердце, и чем ближе подходило войско, тем сильнее было чувство, что что-то здесь не так.

Торвальд знал, что Гриммард был не просто воином, он был символом решимости, всегда впереди своей армии, всегда первым в битве, вдохновляющим своим примером. Но то, что он увидел издали, заставило кровь в его жилах замёрзнуть быстрее, чем мог бы любой мороз. Гриммарда не было среди первых рядов.