В конце июля 1941-го случилась первая беда. Убили Федора. И его друга Бульбова Егора. Мужчины шли за продуктами в опасной близости от Ошкиняй, ранним утром, когда еще не рассеялся предрассветный туман. Женщины и дети Абелораг слышали эти винтовочные выстрелы. Литовцы стреляли из-за сарая с сеном, что стоял недалеко от проселочной дороги, по которой ездили к себе жители русской деревни. В полдень полицай Витас Чеснаускас привез на подводе трупы и сбросил их в пыль прямо посреди улицы.

– Принимайте первые гостинцы! – издевательски буркнул он, развернул лошадь и хлестанул вожжей. – Скоро и до вас доберемся! – пообещал литовец на прощание.

Бабы, воя, сбежались.

Федор и Егор получили по две пули в спину. Они лежали в пыли с белыми лицами, застывшими в мучительных гримасах. Рубахи превратились в кровавое месиво, черные мухи мгновенно слетелись на запах запекшейся крови и гниения. Люди растерянно стояли, пугливо перешептываясь, пока не подлетел на лошади дед Бульбова – седобородый старовер Кузьма. Он спешился и нетвердой походкой приблизился к телам. Поднял голову внука, дрожащей рукой почему-то потрогал его высокий лоб, словно проверяя – нет ли температуры, потом выпрямился и тихо сказал:

– Простите меня, Егорка и Федя… не уберег я вас…

Обернулся на женщин.

– Помогите, бабоньки. Погрузим на телегу, у нас дома обмоем, в погреб положим. Хоронить послезавтра утром. Надо мужикам в лесу сказать.

Но беда не приходит одна.

Соседи зорко следили за процессией, медленно двинувшейся от дома Кузьмы к деревенскому кладбищу, что находилось в центре огромного поля под сенью вековых деревьев. Иван Соколов не мог не прийти на похороны старшего брата. Ночью он переплыл озеро, подобрался к своему дому и тихо постучал в окно. Через полминуты там, в свете лампы, показалось испуганное лицо Анны. Она отперла и встретила в сенях громким шепотом:

– Ваня… Боже мой, сегодня немцы несколько раз проезжали по дороге, как будто ждут вас!

Иван устало махнул рукой и прошел внутрь. Заглянул в детскую. Улыбнулся. Поцеловал спящих дочерей. Потом обернулся к жене.

– Накрой на стол. Скоро наши подойдут. Утром Федьку и Егора хоронить будем.

Когда комья земли покрыли деревянные гробы, друзья по оружию шепнули Соколову:

– Уходить надо. Бабы говорили, что Витас крутился недалеко, да и немцы наезжали.

– Успею… – Иван поднял отяжелевшую от горя голову. – Помяну по- нашему, по-русски, и уж тогда – в лес!

– Ну, как знаешь… Мы пошли.

Едва Иван Соколов сел за стол, как в окно громко постучали. Он приоткрыл занавеску и увидел перепуганное лицо старшей дочки Полины:

– Папа! Немцы!!

Иван стремительно бросился черным ходом к сараю, что стоял за домом. Кровь молотом стучала в висках, сердце выпрыгивало из груди. Он бросил взгляд вправо – столб пыли и характерный стрекот мотоциклеток приближался к его дому. По проселочной дороге, вдоль леса ехали еще три коляски, отрезая путь к отступлению. Соколов рванул дверь сарая, взобрался наверх, на огромную кучу сена, зарылся вглубь и замер. Гортанные голоса заполнили двор. Немцы раздраженно спрашивали Анну – где муж? Та в ответ только испуганно твердила:

– Не знаю… не знаю… не знаю…

Вперемежку с немецкой речью звучала и литовская. Иван с изумлением узнал голос своего соседа – Алоиса Квейниса, которому когда-то aбелоражцы разрешили поселиться в их деревне. После того, как умер последний хозяин добротного дома и наследник, живущий в Вильнюсе, продал его литовцу. Квейнис был тих, незаметен, трудолюбив, с большой семьей в пятеро детей старательно обрабатывал свой участок земли. И вот…