– Я сказал тебе, чего желаю. – Бирмун её отпустил и отошёл в сторону. – Не только сегодня. Когда бы я ни захотел.

Дала знала, что может согласиться хотя бы на одну ночь и отсрочить угрозу хотя бы на один день. Это было бы не так уж трудно: она уже возлегала с ним, и на протяжении многих холодных ночей жаждала прикосновений мужчины – любого мужчины. Она знала, что должна согласиться.

– Нет.

Бирмун кивнул.

– Тогда говорить больше не о чем. Возможно, завтра ты передумаешь.

Дала вздохнула, зная, что гордость зачастую становится слабостью великих людей, и понимала, что не может совершить ту же ошибку.

– Пожалуйста, – сказала она, – не делай этого. Я не хочу, чтобы ты умер, только не так, не после всего, что ты сделал. Твоя смерть не принесёт мне радости. Правда. У Айдэна слишком много воинов, он тебя уничтожит.

– Уходи, – сказал обессилевший Бирмун, разжимая кулаки. – Это зал сломленных мужчин. Тебе здесь более не рады.

Дала покачала головой и взялась за тяжёлое железное кольцо на входной двери.

– Тебе всё равно? – оглянулась она на него. – Ты желаешь смерти?

Бирмун засмеялся и встретился с ней взглядом.

– В этой жизни нам ничего не сходит с рук. Ни один проступок, ни одно невысказанное слово. Никому. В самом конце никому ничто не сойдёт с рук.

Дала отвела взгляд. Она поняла, что теперь даже вид этого человека навевает на неё грусть, и повернулась навстречу холодной ночи.

Рока ждал у берегов Нонг-Минг-Тонга, вцепившись руками в леер своего флагмана. Оборона города, он понял, была ничтожной.

Их гавань открыта со всех сторон. Ни дамб, ни патрульных кораблей, ни намёка на воинов, готовых защищать берега от потенциального врага. Гавань строили исключительно для торговли, и на протяжении десятилетий она стояла, надёжно защищённая, под бдительным взором Фарахи. Рока и его люди могли бы высадиться и за полдня уничтожить полгорода.

Он внимательно изучил силуэты зданий Кецры, высокие пальмы, строящиеся плавдоки и несколько рыбацких лодок в море. Он многое знал из книг и по рассказам пьюских моряков, но сейчас он впервые смотрел на континент своими глазами.

Ему предстояло войти в чужой город и попросить у короля, которого он никогда не видел, разрешения умереть от его имени.

Букаяг презрительно фыркнул.

– Слабые всегда погибают, – прошипел его брат. – Мы не можем вечно защищать народ фермеров и моряков. Зачем вообще стараться?

Они десятилетиями нас кормили, брат.

– Они этого не знали, да и чхать хотели. Мы платили за каждое зёрнышко риса, и в тот день, когда мы не сможем заплатить, мы умрём с голоду.

Рока ничего не сказал, потому что Букаяг был прав. Но Фарахи знал, и Фарахи было не всё равно.

– Фарахи, Фарахи, Фарахи, – Букаяг схватился за леер и оторвал от него кусок дерева. – Меня уже тошнит от этого имени. Он нас использовал. Он знал, что эти люди беспомощны, а его народ слаб и уязвим. И вот мы здесь – выдрессированный боевой зверь.

Довольно. Замолчи.

Букаяг рассмеялся ему в лицо.

– Что, правда больше не по нраву, братец? Как тебе будет угодно. Уверен, если ты изо всех сил станешь игнорировать реальность, то она изменится. Разве не этим мы с тобой и занимаемся?

– С кем ты разговариваешь?

Рока вздрогнул и повернулся, но никого на палубе не обнаружил. Моргнув, он вернулся в Рощу и понял, что за ним наблюдает Кейл. Рока не хотел говорить о Букаяге и ощутил порыв обмануть принца, но затем вспомнил, где находится. В своей Роще он не лгал.

– Я… Это мой брат. – Он смущённо пожал плечами. – Или, может, какая-то другая версия меня. Это… трудно объяснить.

Медленная улыбка расплылась по сломанной челюсти островитянина, и Рока отвернулся. Голос Кейла преследовал его, безудержный, беспредельный.