Я проверяю собственный пульс. Сто двенадцать ударов в минуту. Можно позвонить умме и аппе, но они решат, что со мной что-то случилось. Заставят меня устроить видеосозвон с пастором Кваном. Пастор Кван – кореец среднего возраста с андеркатом[28], но родители уверены, что он напрямую общается с Богом. На следующий день после смерти Беа он пришел к нам домой и процитировал: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло»[29]. Умма взглянул на пастора с таким благоговением, словно тот пару секунд назад не прочитал самый заезженный на свете отрывок из Библии. У меня под глазами залегли сизые круги. Мама сказала: «Пойми, Ари-я, тебе нельзя столько плакать. Ты расстроишь сестру».

Можно созвониться по видео с Эверет и Джиа. Но тогда придется слишком много всего объяснять. А я им даже письмо отправить не в силах.

Поэтому я делаю то, что пообещала не делать.

Ответив на звонок, имо утомленно стонет.

– Ариэль, тебе разве спать не пора?

– Пора.

Имо изучает мое лицо в окружении темноты. Позади нее облако мутного света. В Южной Корее, в Пусане, шесть вечера. Золотой час.

– Мне не спится.

– Это я уже поняла.

– Покажи, пожалуйста.

Имо качает головой. Она выглядит точно как умма, когда так делает. Красная помада, румяные щеки, сморщенный лоб. Но на этом сходства заканчиваются. Имо и умма, может, и сестры, но они совершенно не похожи.

– Ладно, – сдается она. И закутывается в шаль. – Делаю это исключительно из любви к тебе, Ариэль.

Имо плетется в гостиную. Картинка вздрагивает, когда она отодвигает в сторону балконную дверь.

В кадре мелькают ее босые ноги на каменном полу. Имо идет вперед, ее телефон – в считаных дюймах от перил балкона. Она поднимает объектив, и вот же он.

Океан.

Море, в котором плавала Беа. Вода, в которой она погибла.

Я дышу в ритме волн, накатывающих на берег. Это несложно. Это мне по силам. Чувствую, как замедляется сердцебиение. Возможно, Беа лежит под землей в Квинс, но прямо сейчас она рядом. Мы вновь становимся малышками, оказывается вместе на этом берегу. Всего лишь на миг.

– Я ее прибью.

Джиа вздыхает у меня на экране телефона, пытается проморгаться в утренней пыли и смоге Нью-Йорка.

– Прошло всего десять дней. Ариэль наверняка по уши в занятиях. И пока она не отвечает на звонки, прибить ты ее все равно не сможешь.

– Одиннадцать дней, – поправляю я Джиа. – И ты неправа. Я могу слетать в Калифорнию, велеть ей прочесть сообщения, а потом уже прибить.

Я пристраиваю Джиа на батарею в коридоре и наклоняюсь, чтобы подтянуть ремешки на сценических туфлях. После потогонной, жутко изнурительной танцевальной тренировки «Люшес Браун» идет на обед – все, кроме меня. У меня есть важные дела.

Разыскать Ариэль и велеть ей отвечать на чертовы сообщения.

Подкараулить Абеля Пирса – где бы он ни отсиживался.

Выжить королей караоке из захваченных ими репетиционных, чтобы я смогла потренироваться в пении перед грядущим на следующей неделе прослушиванием.

Застежка цепляется за носок, и пятно от пота на кофте с завязками расползается до легинсов. Окей, возможно, в первый пункт лучше поставить «Привести себя в порядок».

– Эв, – звенит голос Джиа. – У тебя все хорошо?

Я раздраженно вздыхаю, натягиваю потуже и застегиваю ремешок туфель. Как у меня может быть «все хорошо», если я понятия не имею, где Ариэль, затусила ли она с каким-то классным парнем из колледжа или ее съела акула? Джиа сказала бы, что второй вариант статистически маловероятен, но ей-то откуда знать? Беа ведь утонула – такого не ожидал никто.