– Меня пугает то, что она может сделать со мной, если я ослушаюсь её.

Но, если говорить по правде, мама никогда сурово не наказывала меня. Тычков и затрещин она не раздавала, в угол не загоняла, а после проступков так и вовсе проявляла абсолютное безразличие.

– Но что она сделает тебе? – спросил папа, чуть ли не смеясь. – Что сделает тебе эта несносная участливая женщина, у которой хватает сил на одни карточки? Между прочим, карточки лёгкие и очень простые. А ей от этого не проще. Тебе не стыдно?

– Мне не стыдно. Почему?

Он молчал. Я поднял резко голову. Передо мной сидел незнакомый человек, смутно напоминающий папу.

Он был бледен как полотно, искорёжен. Вообразите овальное тонкое лицо, покрытое старыми ранами, из которых струится сукровица, заляпанные глиной костлявые руки, такие же ноги, отчего-то босые влажные ступни, под которыми застыла коричнево-красная лужа крови. И запах, о, этот удушливый сладковатый запах, как у трупа! Стула, на котором сидел человек, не было видно и оттого казалось, будто он неподвижно висел в воздухе, как привидение без белой простыни.

Я попробовал выскочить из комнаты по останкам лампы, но лишь разодрал пальцы. Дверь оказалась запертой. Я судорожно ухватился за короткую изогнутую ручку.

Кровавый незнакомец близко подошёл неторопливой, размеренной походкой и тормознул слева в четырёх шагах, явно страшась спугнуть меня. Но я ничего тогда не видел и не слышал, так как мной овладевал один тошнотворный страх.

– Вы не мой папа! Пустите!

– Мой мальчик, это я.

– Уходите!

Незнакомец легко положил пятерню на голову, оставив после себя заметный мокрый след. Я стряхнул ладонь и, беззвучно взмолившись, заколотил по двери, надеясь, что сейчас же появится мама.

Незнакомец повторял ласковым голосом, срывающимся от глубокой печали:

– Мой мальчик, это я, мой мальчик, это я, мой мальчик, это я!

Вскоре я очнулся в тёплой постели. Сразу же высунул из-под одеяла ноги, чтобы отыскать раны, полученные при посещении чёрной комнатушки. Не обнаружив ни одного пореза, я распрямился с облегчением и выдохнул весь воздух. После тряхнул всклокоченной головой, на удивление опрятной. Остатки неприятных ощущений совершенно испарились.

В комнату вошли родители. Мама встала возле прикроватной тумбы, на которой мерцала лампа, и пропустила вперёд посеревшего папу. Он поскользнулся на выброшенном кусочке конструктора, поспешил ко мне в грустные объятия.

Я задыхался от стыда и крепко прижимался к нему. Мама куталась зябко в махровый халат с именной вышивкой на спине.

Тут она не выдержала и спросила:

– Паша, что случилось?

– Я не знаю, – произнёс я бесцветным голосом.

– Ты ослушался… Никто не давал тебе разрешения заходить туда, а тем более обыскивать шкаф и разбрасывать карты! Зачем они тебе понадобились? – Мама плюхнулась на кровать, скрипнув острыми зубами. – Ну же, не бойся. Ответь только.

– Остановись. Сделай глубокий вдох и посчитай до десяти, – обратился к ней тихо папа. – Мальчик рухнул без сознания. Что бы там он не вытворял… будь мягче и спокойнее. Ты так и меня доведёшь. Да отодвинься ты!

– Я не хотел падать.

– Знаю. Но ты упал, – проговорил твёрдо папа и выпустил меня из горячих добрых рук.

Я прислонился к стеночке и смял уголок подушки. Свет от лампы лился струёй на мягкое изголовье, и золотые брызги, долетая до ковра, оставляли на нём красивую яркую россыпь.

– Я хотел погадать.

– Для чего тебе гадать? Игрушек не хватает, что ли? – спросила с любопытством мама.

– Просто.

Я не хотел раскрывать всей жестокой правды. Но даже если бы я уклонился от расспросов, то в конечном итоге обязательно сорвался на всхлипы и выдал о том, что меня тогда ошарашило. Чёрная комнатушка, оплетённая белёсой паутиной, к чему ты показывала тёмные видения о папе? Он не заслуживал участи, которой ему подготовили твои смертельные пауки!