– «Сначала в Швецию, а оттуда в Германию. В Голштинии формируют батальон финских егерей для войны с Россией. Вместе с германцами мы победим русского царя и заставим его отпустить финский народ из рабства. Ещё и солидную контрибуцию из него вытрясем. Месяц назад я был на собрании «Финской дубины» – это такая студенческая организация. Так вот, мы тогда пришли к выводу, что борьба с Россией законным путем бессмысленна, ибо русские сами отвергают закон. Тогда мы решили связаться с Германией, и германцы нам ответили. Они готовы принять в егерский батальон храбрых и сильных молодых людей. Некоторые студенты даже вступают в русскую армию, чтобы научиться воевать и потом сбежать в Германию».

Рихард достал из сумки наполовину пустую зеленую бутылку водки. Вырвав пробку, он сделал большой глоток, занюхал овчинным воротником и протянул бутылку Марти. Брат также сделал большой глоток, закусил извлеченным из кармана ржаным сухарем и достал пачку папирос. Братья закурили, молча глядя на белоснежную гладь залива, искрящуюся под ярким полуденным солнцем. Марти обдумывал слова брата. Может, сказать ему, что он вступил в революционный кружок и теперь тоже борется с русским царем? Но потом он вспомнил, что дал слово молчать, и промолчал – ведь для слова не существует родственных связей: его нужно держать всегда и везде.

– «Так ты теперь тоже в русскую армию пойдешь?» – Марти попытался разбавить напряженность шуткой.

– «Ну мне в армию не надо, я и так неплохо стреляю: с детства на охоте, сам знаешь – продолжил Рихард, – так что через неделю я буду уже в Германии. Только это тайна, никому не говори, пока я не уеду. Особенно матери, а то она такой ор поднимет, что кайзер Вильгельм на том берегу услышит и пошлет меня к чёрту, решит не связываться».

Братья рассмеялись и выпили еще по глотку. У Марти тем временем клюнуло, и он вытащил неплохого судака. Рыболовы принялись обсуждать улов, и разговор переключился на рыбалку. Просидев на льду до вечера, братья собрали со льда замерзших судаков и окуней, побросали их в мешок, встали на лыжи и направились сторону дома. Скользя по крепкому насту Марти, тогда думал: – «Вот здорово получается: они с Петри и товарищами будут громить царский режим в Финляндии, а Рихард в Курляндии и Эстляндии. А потом мы встретимся в освобожденном от царских сатрапов Петрограде и отметим победу в лучшем его ресторане».

Рихард встал, широко улыбнулся, вышел из-за стола и заключил Марти в крепких объятиях:

– Ну здравствуй, братец, давно не виделись.

– Здравствуй, Рихард, – Марти замолчал. Ему много о чем хотелось расспросить брата, но он поостерегся задавать вопросы при незнакомце, сидящем рядом за столом. Впрочем, незнакомец оказался вполне себе знакомым – когда гость встал из-за стола, чтобы поздороваться, Марти узнал в высоком молодом человеке с красивым надменным лицом почтмейстера Коскинена, куда-то пропавшего в прошлом году. Все жители Карниллы и окрестных деревень, входящих в общину, хорошо его знали. Всегда подтянутый и с иголочки одетый, Коскинен был до крайности педантичен и принципиален – один раз чуть не довел старика Карьялайнена до очередного сердечного приступа, заставляя его расписаться в получении письма. Карьялайнен как-то пересидел в сауне, и его хватил удар – с тех пор правая сторона тела его почти не слушалась. В тот день Коскинен принес ему письмо от дочери из Гельсингфорса. Радостный Карьялайнен приковылял к забору, подволакивая ногу, но строгий почтмейстер наотрез отказался отдать письмо, пока получатель не распишется. Карьялайнен искренне пытался вывести свою фамилию левой рукой, но фамилия была слишком длинной, а почерк слишком неровным, и получившиеся каракули Коскинена не устраивали – он требовал, чтобы фамилия была написана ровными читаемыми буквами. Карьялайнен пробовал снова и снова, а Коскинен терпеливо ждал, периодически повторяя: «Нет, господин Карьялайнен, так не пойдет, пишите еще раз». Ни просьбы, ни призывы к совести, ни угрозы «поколотить щенка поленом» на почтмейстера не действовали. Карьялайнен, доведенный до отчаяния почтовой бюрократией, уже был готов разрыдаться, как неожиданно на помощь пришла старая Лайна. Проходя мимо с корзиной брусники, она спросила Коскинена, не поступало ли письма от Рихарда, и услышав отрицательный ответ, обложила почтмейстера такой отборной бранью, что он поспешил отдать несчастному Карьялайнену письмо и поскорее убраться. Лайна долго кричала ему вслед ругательства, а затем переключилась на Карьялайнена, который ей тоже чем-то не угодил. Однако «старый хромой чёрт» ее не слушал – он развернул письмо прямо у забора и с блаженной улыбкой читал, как любимая дочь описывала первые шаги его внука.