Петри, как наиболее красноречивый, вел агитацию среди рабочих и распространял прокламации. Марти же, как более хозяйственному, было доверено варить гектограф, для чего нужно было скупать в разных аптеках желатин и глицерин. Раз в неделю, в маленькой комнатке, которую они с Петри снимали в доходном доме с видом на глухую стену, Марти плотно зашторивал окна и растапливал голландскую печь, смешивал на черном противне сироп глицерина с водой и ломтиками желатина. Затем ставил готовую смесь на огонь. Через некоторое время гектограф снимался с плиты и ставился на стол. Далее за дело брался Петри: приложив отпечатанную в Петрограде прокламацию к гектографу, он с несвойственной ему дотошностью проверял, четко отпечатались ли на его поверхности все буквы, и затем уже прикладывал по очереди чистые листы бумаги. За один раз удавалось напечатать несколько десятков прокламаций, которые потом гуляли по рукам выборгских рабочих и служащих.

Февральскую революцию ребята восприняли как личную победу и горячо этому радовались, расхаживая по городу с красными бантами на лацканах пиджаков. Революционная деятельность теперь была декриминализирована и переродилась в общую национальную идею. Если раньше политикой интересовались только рабочие революционеры и интеллигенция, то сейчас в партиях и их программах разбирался каждый портовый грузчик. Все бесконечно что-то обсуждали на непрекращающихся митингах и собраниях. Марти и Петри на правах старых революционеров, боровшихся с режимом еще когда это не было безопасно, постоянно приглашались на различные мероприятия для выступления. Выступал обычно Петри – Марти не любил публичность и не умел держаться на трибуне. Тем более, что после пламенных речей Петри добавить было особо нечего.

А затем появилась Силви.

Эту миниатюрную блондинку привел в трактир Борхарда на Епископской улице один из товарищей с механического завода, крупный и молчаливый Тахти Раяла, представив своей сестрой. Марти в тот день почти не слушал своих соратников, спорящих о грядущих выборах в Учредительное собрание, а целый вечер общался только с ней. Силви мило с ним кокетничала, а когда пришло время идти домой, попросила Марти ее проводить. В тот день он остался у Силви на ночь. Затем они начали встречаться. На втором месяце их романа Марти стал замечать, что Силви заигрывает с Петри. Петри за кружкой пива как-то и сам признался, что Силви делает ему недвусмысленные знаки внимания. Марти тогда фыркнул и ответил, что тот о себе слишком большого мнения, хотя понимал, что его друг прав, тем более что в сравнении с ним Марти сильно проигрывал: Петри был красивее, умнее и наглее него. Марти начала тяготить его легкомысленная девушка, и идя с утра на завод, он нередко вспоминал ее с брезгливым отвращением. Однако, когда поздним вечером Силви брала захмелевшего Марти под руку и выводила из трактира на темную Епископскую улицу, он не думал ни чем другом, кроме ее точеного профиля и стройных маленьких ножек, стучащих каблучками по древней мостовой.

Однажды вечером, как только Марти, отоспавшийся после ночной смены, вошел в трактир, один из его товарищей – болтливый и вертлявый Инту, вечно сующий нос не в свои дела, подсел к нему за стол и с выражением глубочайшей скорби на вытянутом лице, которое от этого казалось еще длиннее, поведал товарищу, что сегодня Петри ночевал у Силви после вчерашней веселой попойки. Рассказывая об адюльтере, Инту, для большего эффекта, периодически делал звенящие театральные паузы, тяжело вздыхал и дружески похлопывал Марти по плечу, прося его не сильно убиваться. Марти убиваться и не собирался, хотя ему было обидно за предательство со стороны девушки и, особенно со стороны друга. Он и раньше понимал, что Силви – особа ветренная, и рассчитывать на ее верность было бы глупо.