Наоми уважала директора школы и друга отца доктора Германа. На следующий день после поджога Рейхстага, социал-демократа Германа увели по коридору эсэсовцы… После чего следы его затерялись…
Глава семнадцатая
7.11.60
Гиват Хавива
Дорогая Наоми.
Не перестаю удивляться, как ты экономишь деньги, покупая столько подарков. Очевидно, ты мало ешь и на себя мало тратишь.
Что же касается писем, то посылаю тебе два раза в неделю. У меня много трудностей, о которых не стоит писать. Настроение ужасное. Надеюсь, что все это преодолею. Дити доставляет много хлопот. Забираю ее из дома ребенка в половине четвертого после полудня и возвращаю в половине седьмого вечера. Малышка проявляет самостоятельность и лишена страха. Я ужасно отяжелел. Не хочется покидать дом даже на несколько часов. Да и не хочется оставлять малышку. Много свинца накопилось в душе. Проходит это медленно. Иногда мне кажется, что свинец перейдет во мне в злокачественное заболевание. Только прошу тебя, не огорчайся.
Твой Израиль
Она оставила общинный дом, в котором проживает дядя Зело, хотя старается по мере возможности ему помогать. Старика преследует страх. Он пытается заглушать его коньяком и теряет человеческий облик. Первый раз увидев его пьяным, она испугалась. Совершенно голый, он кричал и буйствовал, ругал последними словами нацистов и все человечество. Память убитой жены и детей, черный дым, восходящий к равнодушным небесам, собственные руки, волочащие мертвые тела мужчин и женщин, младенцев, детей и стариков из газовых камер. Ад Аушвица сводит его с ума. Она преодолела шок, и старается помочь дяде, гладит его, трогает его лоб, пытаясь его успокоить. Возвращается его молодая жена, и тут Наоми становится ясно, что она поит его коньяком и убегает из дома.
«Зачем ты это делаешь? Перестань давать ему коньяк».
«Если я ему не дам, он убьет меня».
Однажды дядя повел Наоми в маленькую комнату при небольшой синагоге в Берлине, и показал потрепанные священные книги, которые были закопаны в землю и поэтому спасены. Хриплым голосом он рассказывал ей, как после войны ползал на костылях по руинам синагоги в Ораниенбауме, сожженной дотла в «Хрустальную ночь», выискивая священные книги Торы. Наоми предложила передать их в музей «Яд Ва Шем» в Иерусалиме.
Она совсем недолго прожила на летней даче дяди, но эти комнаты нагоняли на нее страх. В эти дни трудно было в городе снять жилье из-за наплыва беженцев. Супружеская пара друзей Руфи пришла ей на помощь.
«Никогда я не пускала чужих в дом», – сказала ей богатая вдова из аристократического района, сдавшая Наоми комнату по просьбе Руфи, – «но когда услышала, что ты приехала из Израиля, сдала тебе комнату без колебаний». Немка добавила, что чувствует нравственный долг что-то сделать для очистки совести.
Супружеская пара, Куно и Труда, обещают помочь ей в организации интервью с бывшими нацистами. Каждый раз они забирают ее к себе на обед, благо, живут через два дома от вдовы. Рассказывают ей о своей жизни во время войны. Христианская семья Труды, оказывается, спасла ее мужа-еврея. Все годы войны он прятался в подвале дома. Семья делала все возможное и невозможное, чтобы добыть ему еду и лекарства, ибо он страдал диабетом. Все годы они боялись сына соседей-нацистов, и потому пустили слух, что Куно забрали в Аушвиц.
10.11.60
Дорогой мой!
Не писала тебе, потому что была занята отъездом Бумбы и Руфи. Семнадцатого числа этого месяца они вместе уезжают. Настроение твое в письмах тяжелое. Холодом веет от этих писем. Понимаю, что ты не находишь теплых слов, ни по отношению к себе, ни ко мне. Живу я здесь в сильном душевном напряжении, все время возвращаясь к прошлому, ко всем проблемам, которые, казалось мне, я оставила позади. Сейчас я думаю, что жить мне надо в кибуце со всеми трудностями, которые сулит мне эта жизнь.