А потом, когда нам было уже лет по двадцать пять, она как-то пришла ко мне домой и сказала, что ей предложили преподавать импровизацию в Амстердаме. На этом все закончилось. Она уехала.

Я никогда никому не признавался в том, что после ее отъезда почувствовал облегчение. Мне не хотелось ехать в Нью-Йорк, Амстердам или Лос-Анджелес, но в то же время не хотелось, чтобы Кэди откладывала свою жизнь ради меня.

В сети кинотеатров я проработал шесть лет, начав с должности аналитика данных, и дослужился до руководителя. Под конец мне уже все обрыдло: приходить на работу, носить костюм, сидеть на бесконечных совещаниях, суть которых укладывалась в имейл. Меня тошнило от менталитета «прибыль превыше людей». Кэди нашла себя, так что же мне мешает? Случайно увиденное в прошлом году объявление о продаже кинотеатра заронило мысль, которая застряла у меня в голове. Заплатив аванс, я встал на тротуаре и посмотрел на фасад с облупившейся краской. Здание требовало ремонта, но душа парила.

А теперь представьте мое удивление, когда год назад я, новоиспеченный владелец кинотеатра, войдя в «Индиго», увидел на сцене лучшую подругу Кэди, ту самую, которая игнорировала меня на протяжении большей части студенческой жизни. В свое время Кэди упоминала, что Джемма выступает со стендапом в баре, где работает Дэни, но я знать не знал, какой именно бар она имела в виду.

Я мог бы сидеть молчком, пить пиво, а потом отправиться домой. Мог бы найти другой бар. Но я этого не сделал, потому что получал какое-то извращенное удовольствие от пикировок с ней. Я предвкушал этот момент. Наблюдать, как она отшивает всех оказавшихся поблизости мужчин, кроме Оскара, было увлекательнее любого фильма… А как она потом бесится, когда я прохаживаюсь на эту тему! Совершенно особенное зрелище, впору билеты продавать.

– Не страдаю геморроем, – сказал я, стараясь сохранять самообладание.

Вот такой у нас с ней расклад. Она обламывает подкатывающих чуваков, я дразню ее, она раздражается. Это наш сюжет.

Ее взгляд остановился на мне, и я почувствовал, как по коже побежали мурашки. Сегодня вечером ее светло-каштановые волосы, доходившие почти до плеч, казались кудрявее, чем обычно. Губы она подкрасила красной помадой, и от этого ее кожа как-то по-особому сияла, словно Джемма только что пробежала со всех ног вокруг квартала или добралась до аорты очередной невинной жертвы.

– Вечно ты здесь. Может, сходишь куда-нибудь погулять? – Она подалась вперед, взгляд стал острым. – Я слышала, в преисподней чудесно в это время года.

– Я выхожу на улицу днем, при солнечном свете, когда ты отсиживаешься внутри, опасаясь растаять.

Невозмутимо встретив мой взгляд, Джемма поинтересовалась:

– Хватит на меня пялиться, ты пугаешь посетителей.

Я смотрел на ее ярко-красные губы, стараясь не усмехаться. Это было самое сложное – сдерживать улыбку.

– Так я служу городу в рамках особой муниципальной программы, – сказал я, отхлебнув еще пива. – Отделения скорой помощи забиты плачущими мужчинами, которые хватаются за сердце.

Она закатила глаза.

Мне нравилось доставать ее в баре, но я знал, что дальше этого не зайдет. Мужчины были для Джеммы раздражителем, досадной помехой. Она отмахивалась от них, как от комаров на пикнике. За десять лет мне ни разу не довелось увидеть ее уделяющей время хоть какому-то парню, и начинать она явно не собиралась. Если я какую-то вещь и уяснил за тридцать три года жизни, так это то, что люди не меняются.

Рядом с ней возникла Дэни.

– Еще двое, а потом ты.

Джемма встала и встряхнула руками.

– Еще один день, еще один доллар.