Но невидимая сила разжала мои пальцы. Мне оставалось лишь смотреть, как Енош идет к кровати. К горлу подступали рыдания. Не могу же я оставаться так, на грани истерики, со столькими словами, которые нужно сказать, рисуя себе свою потерю – ребенка, заколотого прямо в утробе. Мне нужно все объяснить, но как?

Нервно переминаясь с ноги на ногу, я оторвала взгляд от Еноша и завертела головой в поисках ножа, клыка, да чего угодно, чем можно вспороть… Вот!

Я оторвала коготь у скелета неведомого мне зверя и поднесла острую кость ко рту. Даже угроза сырой могилы и извивающихся червей меркла по сравнению с невозможностью выплеснуть горе вместе с рыданиями. Что мог Енош сделать со мной такого, что было бы хуже смерти с ребенком в животе?

Ничего.

Один глубокий вдох, чтобы успокоиться, и я проколола толстый лоскут и принялась расширять дыру, давая дорогу стонам и чувствуя медный привкус всякий раз, когда коготь задевал губы.

– Че ты наделала, девка? Я не видела хозяина таким… Ох ты… – Орли застыла в коридоре, зажав ладонями рот и тряся головой, предостерегая меня. – Нет, девка, оставь все как есть.

Вот уж нет, только после того как Енош выслушает меня. Он обвинил меня в предательстве. И хотя я, возможно, не так уж и невиновна, но далеко не так виновата, как он утверждает.

Когда оторвался последний клочок кожи, я отшвырнула коготь, и тот с глухим стуком упал на пол:

– Я понимаю, почему ты на меня сердишься, но у меня были причины для задержки!

Енош резко остановился и после минутного молчания медленно, со скрипом, чуть-чуть повернул голову в мою сторону:

– Причины…

Я сделала к нему шаг на одеревеневших ногах, беспрестанно потирая ладони о бедра, чтобы меньше нервничать:

– После того как ты отослал меня верхом на лошади, я упала. Упала с лошади. А лошадь поскакала дальше без меня. Что мне было делать, Енош? Я была напугана и ранена. Посмотри, видишь порез на моей щеке? Я не знала, что делать, как добраться до Бледного двора. Вот я и пошла в Хемдэйл, но я знала, что там я не в безопасности, поэтому мы с папой двинулись на север.

Он презрительно вздохнул, словно я ему уже наскучила:

– На север…

Эти короткие ответы и его апатия ужаснули меня куда больше, чем ужаснул бы крик, потому что я знала, что нет ничего хуже, когда Енош прячет свои чувства под маской безразличия. И если он повернется сейчас ко мне, кого я увижу?

Страдающего мужчину?

Или надменного бога?

– Папа был… Папа ужасно болен. – Громадный ком страха перекрыл мое горло. – У меня не было лошади. Не было денег. А когда я наконец отправилась за мулом, чтобы поехать на Бледный двор, в деревню явились священники и предложили целое состояние за мою поимку. Люди опознали меня.

– Ни лошади. Ни денег. Больной отец. Преследуемая священниками. Все эти ужасные обстоятельства почти придают твоим словам видимость правды, но, увы… Каким бы бедственным ни казалось твое положение, ты все же обрела в нем чистое счастье. – Он наконец обернулся: его неизменная холодная маска, гладкая и застывшая, как ледник, никуда не делась. – Я чувствовал это, маленькая. Чувствовал легкость в твоей груди, трепет в животе, радость, от которой покалывало нервные окончания под твоей кожей.

Я моргнула в замешательстве:

– Я… не понимаю.

Два его шага – и стены ледяной пустоты, разделяющей нас, не стало. Пространство наполнилось жаром, в котором мне так хотелось раствориться. Жар окутал меня, изгоняя смертельный холод, когда я положила руку на кожаную кирасу Еноша. Голова моя запрокинулась, и я увидела над собой его изуродованное лицо. Ох, а изгиб губ остался все таким же идеальным. Я невольно облизнулась.