Ужас наполнил мою грудь. Я вскинула руку, протиснула кончики пальцев под ладонь мужа – и коснулась грубой, точно пергаментной, кожаной заплаты, запечатавшей мои склеившиеся губы. Я согнулась пополам и рухнула на землю, оказавшись в окружении повизгивающих и хихикающих трупов Ярина.

Тысячу раз, тысячью смертей умерла моя душа, когда я потянулась к Еношу, умоляя об утешении, крича всем своим существом: «Хозяин, хозяин!»

– Да, я твой хозяин, а смерть – твоя вечная тюрьма. – Пренебрежительный взмах руки поставил меня на дрожащие ноги. Согнутым пальцем он подцепил мой подбородок и задрал мне голову навстречу своей кривой ухмылке. – Я буду твоим стражем, твоим судьей, твоей карой, но… Увы, никогда я не стану твоим прощением.

Слабость смяла, скрутила тело. Едкая злоба Еноша потрясла меня до глубины души, превратив в дрожащее растоптанное месиво. Разве он не чувствует дитя? Или ему, объятому гневом, все равно? Неужели ребенок мертв? Мертв – в моем животе? Или моя утроба уже исторгла его?

Каждый раз, когда я пыталась разлепить губы, чтобы выразить свою скорбь, кожаная заплата на рту натягивалась, причиняя жуткую боль, вонзающуюся даже в ноздри.

Мне нужно было знать!

Я принялась скрести ногтями лоскут, но пальцы мои слишком сильно дрожали, да и все тело сотрясал дьявольский озноб. Почему так холодно?

– Не останешься еще ненадолго, братец? – В руке Ярина вырос украшенный сотнями сверкающих каменьев кубок, а сам Ярин, полностью обнаженный, блаженно погрузившись в океан подушек, откинул назад золотисто-каштановые волосы. – Наблюдать за вашими семейными сценами – такое наслаждение, что я уже тоже почти подумываю поискать себе жену.

Енош усмехнулся:

– Отправь нас к Бледному двору или к моей лошади, какая там мысль смертного ближе.

– Как пожелаешь, – сказал Ярин, и тут же его двор растворился в сером тумане, плывущем над покрытой инеем бурой травой. В тумане, из которого далеким эхом донесся голос:

– Не залей сапоги.

Влажный воздух, пахнущий древесной трухой и плесенью, коснулся моих щек. Где мы?

Взгляд мой, блуждающий по туманному лугу, остановился вдруг на тонкой желтоватой струйке. У дерева, широко расставив ноги, упершись одной рукой в ствол, а другой придерживая свое хозяйство, стоял и мочился солдат в кольчуге.

– Мы нашли его мертвую лошадь, она брела к Порченым полям!

Повернувшись на крик, солдат увидел рядом с собой Еноша – только вот слишком поздно.

– Во имя Хелфы…

Ладонь Еноша легла на затылок солдатского шлема. Один толчок, и мужчина врезался лицом в морщинистый ствол. Раздался довольно громкий и неприятный хруст, струйка мочи ударила сильнее, затем резко иссякла. Солдат с глухим стуком рухнул на поросшую мхом землю. Лицо его превратилось в бесформенное месиво из крови и раздавленных хрящей.

Я взвизгнула, но кожаная заплата заглушила звук.

Мой муж схватил меня за порванный рукав платья и потащил за собой к полю. Я то и дело спотыкалась, ноги заплетались. Спотыкались, заплетались и мысли. Меж тем Енош сотворил из костей множество острых шипов и метнул их в маленький отряд солдат.

И пока убитые падали на землю, он обхватил меня за талию и забросил на спину гнедой лошади. Потом молча вскочил в седло позади меня и пустил скакуна галопом, оставив позади солдат, зажимающих дыры в горле и истекающих кровью среди увядшей травы.

Я засунула пальцы в щель между лошадиной холкой и скрипящей лукой седла, ловя равновесие – и тончайшую нить рациональных мыслей. Ничего иного у меня не осталось, предела я достигла еще до смерти. Папы, должно быть, не стало, и я теперь одна в этом перекосившемся мире, несу свое горе в душераздирающем молчании.