А я ведь хотел коснуться ее.

И хочу до сих пор.

Поддавшись этому проклятому желанию, я заправил прядь светлых волос ей за ухо. Раздувающийся живот, атрофирующиеся мышцы, свертывающаяся кровь… Моя холодная жена разлагается – в данный момент на моих глазах, а я отчего-то все еще хочу ее.

И не могу отпустить.

Как может насквозь фальшивое создание продолжать пробуждать во мне нежные чувства? Нужно избавиться от них. Задушить привязанность, которой я по глупости позволил расцвести в…

Боль пронзила виски.

Двор расплылся перед глазами.

Время споткнулось и остановилось.

Жгучий жар объял меня, швырнув в нос тошнотворный запах пепла. В тумане надвигающегося горячечного бреда я крепко зажмурился, но это лишь усилило эхо, рвущееся из черной расселины моего рассудка: «Элрик… О, где мой возлюбленный Элрик?»

Я заморгал, изгоняя накрывшую разум пелену, – и обнаружил прямо перед собой свою жену, источник моих мучений. Она не могла любить меня?..

Что ж, пускай тогда будет ненависть.

– Моя бедная жена осталась без словечка похвалы, даже после того, как приняла меня так глубоко. – Кончиками пальцев я пригладил черные перья, напомнив себе о ее ранах, которые скрывало платье. – Не получила ни единой ласки. Я даже не коснулся ее уха. Даже не пробормотал: «М-м-м, моя любовь, как хорош твой умелый ротик».

Я столько всего давал ей, добровольно и щедро, хлопотал над ней часами, уделял ей все свое внимание, никогда не оставлял неудовлетворенной. Ласкал. Хвалил. Дарил подарки. И ни разу она не ощутила признательности.

Ничего я ей больше не предложу. Никогда.

Никогда не возвышу над другими подлыми тварями ее породы. Да кто она такая? Только лишь плоть и кости, которыми я правлю, которые использую как пожелаю, любыми извращенными способами.

– Я больше не узнаю́ тебя, – в ее глазах заблестели слезы – должно быть, последние. – Все, что говорила тебе, я считала правдой.

Мышцы мои напряглись.

Как мне хотелось поверить ей.

Вот она стоит здесь, моя законная жена, с выпирающими от недостатка пищи ребрами и новым шрамом через всю щеку. Не говоря уже о том, что она всецело, абсолютно мертва…

Избитое тело кричало о пережитых ею трудностях, и это нельзя игнорировать. Падение с лошади – вполне правдоподобно, как и история об умирающем отце, поскольку она уже упоминала об этом раньше, как и отсутствие денег.

Но объяснения для ее радости по-прежнему нет.

Радости, которой я никогда не наполнял ее.

– Веками я странствовал по землям смертных и знако́м как с их многочисленными тяготами, так и с их тяжелыми кулаками, хотя и не попадал в такое ужасное положение, как ты, – сказал я. – Ох, маленькая, я испытывал огромный соблазн обуздать свой гнев, свое неверие, свою жгучую ревность к тому смертному, чье имя повторялось в твоих мыслях.

Да, испытывал – до тех пор, пока она не упомянула о ребенке.

Остатки ярости забурлили в моих венах, распаляя кровь – настолько, что ее мертвое тело бездумно качнулось ко мне. Но это лишь разозлило меня еще больше. Эта ее тяга к моему теплу, которой она не может противиться, не более искренна, чем все, что было прежде.

Однако…

Есть еще и долг.

И я буду пользоваться этим, пока холод не станет для нее неизбежностью, с которой нужно смириться. Да, моя маленькая узнает, каково это – хотеть чего-то, отчаянно желать… и быть отвергнутой.

Она на миг зажмурилась, не давая пролиться бесценным ныне слезам.

– Не было никакого другого мужчины.

Лгунья.

Лгунья!

Я сжал кулаки. Разум вновь затуманился. Мне уже доводилось страдать от лживых речей женщины – потому что я не понимал, какую власть они могут иметь над любым мужчиной, будь то смертный или бог.