– Если попадешься мне на глаза завтра, называй меня миссис Томас. В отличие от тебя, у меня деньги уже есть. Я заплатила за уважение. И тебе придется его оказывать. – Я смотрю на нее, будто на пустую улицу позади Кенсингтон-хауса, будто на всех, кто принес в мою жизнь ненависть. – Я сражаюсь за своих внуков, за себя и даже за тебя, глупая курица.

Люси останавливается у порога.

– Вы мне не нужны.

– Еще как нужна. Женщинам нужны женщины, готовые сражаться за наши права.

Я откидываюсь на спинку скамьи, прижимаясь к холодному камню.

– Запомни: мис-сис Томас-с-с. И в следующий раз захвати бумагу.

Люси встряхивает головой и уходит, бормоча, что, мол, еще мне покажет.

Дверь с грохотом закрывается, потом все стихает.

Я устремляю взгляд за забор, словно это окно и можно увидеть звезды. Я все еще надеюсь, но не уверена, что мое терпение будет вознаграждено.

Монтсеррат, 1770. Вперед

Моя маленькая закорючка лежала в своей колыбели. Малышка Лиззи, моя дочь, в этом месяце ей исполнился год. Хорошенькая и здоровая, я уже отняла ее от груди. Она вовсю ползала, вот-вот должна была начать ходить.

Если бы я могла с ней расстаться, снова бы приторговывала в городе. Одной лишь платы за уборку дома Келлса и очистки его книг от зеленой пыли не хватит на выкуп четверым.

Китти прислонилась ко мне, заглядывая через плечо.

– Она маленькая, Долли, как куколка.

– Но она растет. Пригляди за ней, пока я убираю у мистера Келлса.

Китти вытаращила глаза так, что те чуть не лопнули.

– А вдруг заплачет? Что мне делать, если Лиззи заплачет?

– Заплачет, но ты справишься.

Страх исчез, и вместо него появилась широкая улыбка.

– Ты в меня веришь, Долли?

– Всегда.

Я поцеловала сестренку в щеку и коснулась лба Лиззи. Дочери достались мои тонкие волосы, но карие глаза отсвечивали зеленью – то были проблески Николаса.

Я любила малышку всем сердцем. А ведь и не думала, что смогу. После того, что Николас со мной сделал. Но, возможно, у Господа был свой замысел, которого я не понимала…

Нося дочь в утробе, я проводила время в лесах, слушала священника и искала ответы.

И все еще их не нашла.

Еще раз поцеловав Лиззи, я поднялась с колен и направилась к двери.

– Береги себя, Долли. Не хочу, чтобы ты опять печалилась.

Держась за руки, мы с сестрой вошли в большую комнату. Я раскрутила Китти, пока она, смеясь, не свалилась от головокружения на пол.

Я подала ей руку и помогла подняться, а потом вручила садовую косу.

– Иди, доделай все в саду, как мами просила. Она скоро вернется после стирки. Лиззи проспит еще час, но ты все равно прислушивайся.

Китти выскочила за дверь, сжала косу и покрутила ее.

– Осторожнее. Кончик очень острый.

– Быстрее возвращайся, Долли.

Я вышла на теплую улицу и увидела мами, которая шла из совиного дома. Что она делает?

Мать водрузила корзину себе на голову и поспешила ко мне. Потребовались все силы, чтобы овладеть собой и не подать вида, что я думаю о ее предательстве.

– Долли, нам надо поговорить.

Лоб у меня вспотел.

– Что ты натворила?

Она опустила плетеную корзину, полную чистой одежды.

– Я ходила к Николасу. Он должен исправить метрики Лиззи. Нужно, чтобы он вписал туда себя.

В груди защемило. Вряд ли я хотела, чтобы он заявил права на Лиззи. Разве это не означает, что я претендую на него?

– Разве меня одной для нее мало? Он даже не захотел на нее посмотреть. Прошел уже год. Совиный дом рядом, а он и не подумал ее навестить.

– Его имя должно быть в ее бумагах. Это единственный способ заставить твоего па освободить и ее тоже. Ты много работаешь, чтоб раздобыть деньги нам на выкуп. Ты ведь не хочешь, чтобы малышка росла одна на его плантации.