Ружья плантаторов, а их было много, против лопат и кос рабов.

Надсмотрщики хвастались, что возмутители спокойствия умрут сегодня же.

Убивали часами. Выстрелы не смолкали, как и улюлюканье. Из своего заветного окна я видела, как люди гибли на плохой стороне плантации. Этого не должно было случиться.

Я мечтала, чтобы приехали па или Келлс.

Сложив руки, я медленно вышла из комнаты и уселась на полу с Китти.

Мами устроилась на скамейке и шила новое одеяло – с иволгой, распростершей крылья. Если мы выживем, может, продам его в городе.

– Поиграй со мной, Долли…

Сестренка, стуча зубами, вертела в руках железный обруч от бочки. Она знала, что снаружи – смерть.

– Глупый Куджо! – сказала мами. – Из-за него тут всех убивают. Всех наших мужчин, всех сильных мужчин сегодня пристрелят.

Всех сильных мужчин?

Взглянув на мами, я поняла, что она сказала это мне, будто я не ребенок, будто я взрослая. Сестра подергала меня за юбку в оранжевых и красных цветах. Я надела ее, чтобы день хоть немного казался обычным. Надо было отыскать черную, под цвет грязи.

– Можно мы завтра пойдем на улицу, Долли? – спросила Китти, не отрывая взгляда от обруча. – Тогда уже все закончится?

Кто знает? Я пожала плечами.

– Дай я тебя заплету.

– Что, опять?

Она дулась, но я трижды пыталась, и у меня никак не выходило заплести ей волосы. Выходило криво.

– Я позабочусь о нас. И всегда буду это делать.

– Долли, думаешь, Николас цел?

Мне было плевать, цел братец или нет; я не хотела, чтоб он с кровью на руках околачивался у хижины мами. Брат должен был знать о восстании еще раньше мистера Келлса, но промолчал. Так что я выбрала сторону. Пусть победят мятежники.

Дверь хижины распахнулась. Вошли две женщины с плачущим младенцем.

Мами их поприветствовала.

– Может, вы голодны, так есть чуток тушеного мяса, – указала она на миску над котелком с углями. В большом горшке были овощи из сада ма и соленая рыба, которую я принесла с рынка.

Одну из женщин я узнала – она сплетничала со всеми у источника. Мне хотелось их выгнать, но мами продолжала обращаться с ними по-доброму.

Сплетница, прижимая ребенка к своей большой груди, вытерла глаза:

– Спасибо, Бетти.

Тогда я узнала еще кое-что о мами. Кое-что новое. Ее сердце куда больше моего. И способность прощать – тоже.

– Мятеж кончился? – раздался в хижине мой голос.

– Не мятеж это был, – сказала вторая женщина. – Плантаторы застрелили мужчин в лазарете. Они убивают всех черных мужчин. Они убили моего мужа. Ведь он пожаловался человеку Совета, что меня заковали в колодки, когда я вот-вот должна была рожать.

Бедняга зарыдала. Ее подруга обняла несчастную за плечи.

Выстрелы стали громче. Неужели за этими двумя гонятся?

– Они идут за моим малышом. Они убили…

Мами хлопнула в ладоши.

– Тш-ш. Хочешь, чтоб от твоего любимого на свете что-то осталось? У тебя его сын. Тем и довольствуйся.

Слова, спокойные и правдивые, повисли в воздухе.

Келлс меня предупреждал. Если б… Если б он рассказал мне все, я бы заставила мами и Китти подняться на его корабль. Я бы сейчас не боялась. Может, он разрешил бы мне работать каждый день, чтобы копить деньги на выкуп, а не только после домашних дел и по воскресеньям.

– Еще не конец, – выдавила Китти. До меня донесся ее шепот, тихий и дрожащий. – Может, они хотят, чтобы мы все стали Куджо, даже девочки.

Дверь распахнулась.

Я с шипением вдохнула воздух и захлебнулась.

Это был не па. В хижину ворвался Николас. Взмахнув длинноствольным пистолетом па, он нацелился мне в сердце.

Я стою в саду Кенсингтон-хауса. Как мне сказали, ученицы часто приходят сюда посидеть на каменных скамьях. Некоторые изучают растения. Другие вмешиваются в естественную среду, расставляя вазы и прочие украшения.