На глаза у мальчика навернулись слезы. Стоп, сейчас он уже большой и не имеет права плакать, иначе дядя Алсидес точно от него откажется. Вдруг все действительно пойдет не так плохо, как ему представлялось.

За это время отец в очередной раз переехал. Их прежняя лачуга была дворцом по сравнению с теперешней. Клопы, грязь, мыться негде, но все это – ничто по сравнению с одной деталью: там не было туалета. Мочиться нужно было в посудину, а по-большому ходили в задней комнате. Экскременты собирались в горку и выкидывались, куда попало.

Эмерсон за несколько месяцев превратился в фавельного* (трущобного) оборвыша: немытый, нечесаный, досаждаемый вшами и клопами – и как только его старшие братья терпели такое? Да им особо было некогда, они работали с утра до вечера, а Эмерсону, как видно, была уготовлена другая участь.

–Пойдешь со мной в церковь, – в одно из воскресных утр процедил отец.

Мальчик безропотно повиновался – его воля, как и у своих порабощенных предков, была истоптана, угнетена и держалась на последнем волоске от гибели.

В церкви было не так плохо, как ему представлялось. Она стала словно отдушиной от всех этих ужасных условий и неудобств. Она обещала покой и рай. Правда, не в этой жизни. Но тут произошел инцидент, навсегда отвративший Эмерсона от сладких обещаний: одна из монашек обозвала его черной обезьяной. После этого он заявил, что в церковь ни за что не вернется. Отцу он начал грубить, все чаще отлучался из дома – его уже ждали компании подростков, алчущих приключений по жизни.

– Пойдешь сегодня вечером с нами в засаду?

–В засаду? – переспросил удивленный Эмерсон у шустрого Жоана, одежда которого, несмотря на повсеместную бедность, разительно отличалась от сверстников.

–Ну да, будем обчищать лохов, которые ходят по нашей дороге.

–Я п-подумаю, – смутился Эмерсон и, сославшись на отца, побежал домой.

Слава Богу, что-то его остановило от неприглядного поступка, который, как и Жоана, довел бы его в скором будущем до тюрьмы. Несмотря на соблазн, Эмерсон твердо усвоил от крестных, что честь – превыше всего, а воровать – грех, который вернется возмездием. Но покоя ему здесь не дадут. Куда же деваться? И в один из дней созрел план. Как всегда, собрав вещи в школу, Эмерсон прихватил в рюкзаке пару вещей на смену, но вместо школы отправился на вокзал.

–Дядечка, будь добр, помоги мне добраться до школы в Сан-Пауло, отец мне сегодня не дал на проезд денег. – Он отчаянно врал, превращаясь в профессионального попрошайку, ну а что делать? Лучше так, чем продолжать прозябать у отца.

–Мама, я тебя умоляю, – Эмерсон, не дав опомниться, кинулся тете Алзире в ноги, – вы же мои крестные! Оставьте меня у себя! Я все равно не вернусь больше домой! Лучше, буду жить на улице!

–Ладно, баловник, поднимайся с пола. Будешь спать со всеми детьми. Где есть место трем, там и четвертый поместится. Но будь добр – найти себе работу. Не маленький уже, тринадцать исполнилось.

Дядя Алсидис только хмыкнул в усы, увидев пополнение в семье, которое обещало стать постоянным. Нужен глаз да глаз за этим малым, чтобы тот не пошел по скользкому пути. Да уж лучше пусть будет здесь на глазах, чем в той ужасной фавеле… Ничего, где солдатская выучка не пропадала.

Первая любовь

Эмерсон увлеченно играл на скрипке, это была его новая страсть. До нее он уже изучил гитару и пандейро. Хорошо, что в SESC Consolação * (культурный центр рядом с Avenida Paulista) он мог заниматься музыкой бесплатно. Страсть – это то, что обжигает, а потом остывает. Любовь же, может и не столько бурна, но греет всю оставшуюся жизнь. Вскоре Эмерсону довелось испытать, что такое настоящая любовь.