Он стал домом и для его семьи. Потому что хотя дети участвовали в семейных миграциях в Осборн, Фрогмор, Абергелди, а позднее в Мальборо-Хаус и Букингемский дворец, именно Сендрингем с его садом, приморскими развлечениями и парком в 200 акров сформировали прочный фундамент их общих воспоминаний о детстве.

Это детство, как и детство многих других в конце Викторианской и в Эдвардианскую эпоху, было в первую очередь временем отчуждения. Современная теория, что родители должны быть «компаньонами» для своих детей, еще не родилась, и контакты с взрослыми были скорее необычным, чем обычным делом в детской жизни. Детей регулярно приводили к родителям в установленное время, а в остальном они пребывали на попечении – а иногда на милости – нянек, лакеев и других слуг. В результате отношения с обоими родителями носили несколько неестественный характер. Для детей эти регулярные встречи с родителями были пугающей и вместе с тем захватывающей, а иногда вознаграждаемой возможностью попасть в гардеробную или гостиную, для родителей – возможностью приятной, но часто обременительной, а иногда обескураживающей. Подобная система могла побуждать к любви, но она редко пробуждала близость и понимание.

Вполне естественно, что такое широко распространенное в то время положение дел было принято и в семейном обиходе Йорк-Коттеджа. Герцог Йоркский, как многие викторианские отцы, был предан своим детям, но, по его собственным словам, «ладил с ними, как с горящим домом». Однако, как часто случается, это озна чало «как с чужими детьми», а на самом деле – как с множеством более молодых членов королевской семьи: племянниками, племянницами и юными кузенами, что могли бы засвидетельствовать школьники из Сендрингема и Балморала. И все же со своими собственными детьми, хотя он был образцовым семьянином, любящим преданным отцом, купавшим их по очереди, взвешивавшим их, временами игравшим с ними, объяснявшим им, как пользоваться ружьем и скакать в седле, он держал дистанцию, оставаясь фигурой, которая вызывала почтение, сдержанную привязанность, а иногда неподдельный страх. Не обладая терпимостью и простым добродушием своего отца, он от природы был импульсивным и выражал свои чувства немедленно и без всякой сдержанности. Его манера подтрунивать над детьми или допрашивать их усиливала робость и лишала дара речи тех, кто по характеру был совсем другим, а те качества, которые завоевали ему преданность сотрудников аппарата и слуг и восхищение большого королевского семейства, когда он стал его главой, временами создавали барьер, отделявший его от собственных сыновей. Впрочем, важно заметить, что никакого недопонимания и недостатка сочувствия не осталось после женитьбы каждого из них.

Такие же ограничения касались и отношений герцогини Йоркской к детям. Она была глубоко предана им и любила их со всей искренностью и теплотой, и они отвечали ей тем же. И все же ей было трудно встать между ними и внезапными вспышками гнева их отца, и так же трудно было им полностью довериться ей. Вероятно, уровень непонимания между родителями и детьми был не больше и не меньше, чем во многих других семьях того времени, но это не делало этот факт менее печальным.

Детская жизнь в Йорк-Коттедже не избежала превратностей и потрясений, характерных для британских детских учреждений того периода. Первую главную няню уволили за дерзкое поведение с герцогиней Текской, матерью герцогини Йоркской, а ее преемница, похоже, оказалась неумелой и при этом садисткой. Она оказывала очевидное предпочтение старшему из детей, но ее преданность была такой фанатичной, что ради того, чтобы продемонстрировать ему, насколько ее власть над ним сильнее власти его родителей, она щипала и выкручивала руку несчастного принца Эдуарда, перед тем как отвести его в гостиную к родителям. В результате плачущий и всхлипывающий ребенок быстро возвращался к няне, которая чудесным образом успокаивала его, устанавливая таким извращенным способом свое моральное превосходство.