Смерть зоолаборатории
Предсмертная записка
Вчера целая лаборатория Мерлокского университета совершила то, что квалифицировано как групповое самоубийство. Найден документ, который был сочтен предсмертной запиской членов лаборатории. Полиция расследует происшествие. (Газета «Мерлок Геральд»)
Это была звезда. Свинья-звезда. То есть звезда, которая была свиньей. Возможно, она была звезда, которая стала свиньей. По крайней мере, к тому времени, когда она попала к нам в вольер, она была уже вполне сформировавшейся звездой-свиньей.
Это была не звезда в смысле – полная света, источник света. Даже подумать так значило бы впасть в детскую наивность и ложную романтизированность, продемонстрировать полное отсутствие понимания того, как устроен реальный мир.
Это была звезда в смысле – то, что видит, знает и любит толпа. И вот эта звезда может себе позволить быть свиньей с той же толпой – в целом или отдельными ее представителями. С толпой, которая видит, знает и любит то, на что ей указали как на звезду, ведь это не она сама, не толпа увидела звезду, узнала звезду и полюбила звезду. И звезда это знала, и потому позволяла себе быть свиньей.
Мы в лаборатории как раз занимались этим феноменом и пристально наблюдали за новоявленной supernov’ой, задаваясь вопросом: зачем?
Не – зачем толпе нужна звезда, которая была свиньей, и к ней, толпе, прежде всего? В конце концов толпе нужны звезды – Моцарты ли, Сальери, хоть кто-нибудь, – так солдатам нужны генералы.
Не – зачем толпе нужна свинья? В конце концов в каждой свинье есть звездная пыль, по меткому выраженью Карла Сагана, – а в этой, может, пыли было много, во всяком случае побольше, чем в свиньях поменьше, и потому, если поставить ее у окна напротив солнца (звезды – которая в смысле «полная света»), лоснилась бы эта свинья ярче других живых тварей.
Нет, не эти вопросы нас занимали, не природа тавтологической закольцованности «свинья – звезда – толпа – свинья» интересовала нас, не способы разрыва этого круга мы исследовали, когда наблюдали день за днем свинью-звезду, звезду-свинью, которая жрала самодовольно все, что совала ей толпа (хоть думала она: что vice versa3).
Нет, мы задавались вопросом фундаментальным, не размениваясь на мелочи и частные субвопросы, по-эзоповски видя в зоологии род антропологии и – сверх-эзоповски – род познания мироздания вообще. Наш вопрос формулировался иначе: зачем нам нужен мир с такой толпой и с такой свиньей? И зачем было тратить на все это драгоценную звездную пыль?
И, так и не найдя ответа, мы, нижеподписавшиеся, все и разом, самоустраняемся.
Cum semel occideris4
Стихотворение в прозе
Сядь, зажги свечу и плачь. Сентиментальными слезами. Которые прячут от людей. Которых стыдятся. Которыми плачут лишь в окружении призраков с асфоделевых полей, один из которых и я. Видишь меня? Я слева. Видишь поднятую руку?
Ты скорее всего и не вспомнишь меня. Та ночь, вернее, тот вечер, всего-то несколько часов, всего лишь эпизод, наверняка затерявшийся, как фотография среди других таких же или, может быть, даже более памятных воспоминаний. А я все еще помню: как я открыл дверь, как встретились наши улыбки, отчасти дань вежливости первому знакомству, отчасти знак искреннего и неожиданно благообещающего удивления, сменившее их сумасшествие, кровать – по часовой стрелке и против, снова по, и снова против; ковер, тоже зюйд, зюйд-ост, ост и т. д. по компáсу, то среди волн, нарастающих с неудержимым постоянством – ни жалости, ни передышки, то в штиле скользящих по потной коже пальцев.