– Дай еще посмотреть. Я прямо влюбился!

– Без шуток? Тогда я тебя познакомлю. Держи фотку. Адрес там записан. Знаешь, сколько я пар уже свел? Вика, ты не смейся. Письма валом валят в часть. А девчонки ведь надеются. Я собираю те, что никто не взял, и отвечаю. Ну на всех бы женился! Чего вы ржете? Я хоть и веселый, но верный. Это все сестренки хорошие. А моя? А моя меня ждет.

– Покажи, которая?

– Не, она не здесь, она вот где, – похлопал по груди.

Поезд подходил к Екатеринбургу. Засуетились. Многие были из уральских сел. Вика достала фотоаппарат и тетрадку.

– Ребята, скорее пишите свои адреса! И давайте сначала выскочим раздетые, я всех сниму. Здесь не поместимся. Потом будем прощаться.

К утру ряды поредели. Рассосались и молдаване. Потихоньку все устроились спать.

На другой день отсыпались долго.

– Пу-усть сол-да-ты немно-о-го по-спя-ат… – напевала Вика, разгребая столик для чая.

– Ой, ложечка! Миша забыл. Отдать ее проводнице?..

– Да зачем же? Прибери к себе. Потом пошлешь ему. У тебя же есть адрес.

– Ой, конечно. Спасибо, Анна Матвеевна. Вообще, спасибо вам. Вы так здорово все сделали!

– Что ты, девочка моя! Я тут вовсе не при чем. Это ребята такие славные. И ты – умница.

– Ну, разве ж я не понимаю!

Пили чай. Тихонько разговаривали. Вика училась на втором курсе. В Москву ее срочно вызвали к любимой тете, которая чуть не умерла. Но все, слава Богу, обошлось.

– Я бы себе не простила никогда! Она мой самый большой друг! Она, как Вы, ничего не нужно объяснять. С родителями сложно.

Анна Матвеевна молча слушала, улыбалась.

Когда она ходила курить, шла по проходу, на боковых местах за столиками сидели молдаване, по двое, ели какую-то горячую мясную еду. Поднимали серьезные свои, без выражения лица, кланялись ей… Она тоже улыбалась. А тетки, те трещали по-своему. Парнишка выглядывал из-за мамкиной спины. Глядел будущими взрослыми глазами.

К вечеру спустился с полки Генрих. Он был вял, спокоен. Немножко веко дергалось. От общего ужина не отказался. Еще подошли двое ребят. Олег и Василий. Им нужно было всем добираться потом до Томской области. Держались вместе.

Особенно уже и не балагурили. Этот промежуток времени был как бы лишним. Первый гребень слетел, следующий накапливали к дому. Вечер предстояло просто погасить.

Снова достали фотографии. Рассматривали, соединив головы крýгом. Анна Матвеевна теперь была даже и в центре. Генрих разложил свой альбом у нее на коленях, водил тощим пальцем:

– Здесь меня еще провожают. Мамка, дед. Это я. В другой жизни. Вот сеструха…

– Это присягу принимаем. Вот он я. А то вы и лица моего не запомните…

– Погоди-ка, не листай дальше, – Василий открыл «свою присягу», – смотри, на том же месте! Видишь, тот же самый транспарант, знамя с оторванным уголком… Мать твою! Зацеловали. А я тогда подумал – боевое… И сразу погнали в горы. Значит, конвейер…

– Ладно, кончай. Тут мы на марше. Не переживайте вы так, всё путём.

У Анны мелко дрожали колени. Вика обняла за плечи. Крепко. Щекотно было от ее волос.

– Здесь мы с другом. Лучший мой друг!

– Саша… Это Сашенька…

Анна Матвеевна прижала кулачки к лицу.

– Ваш сын?

Генрих схватил ее за руки, сильно ткнулся марлевым лбом.

– Я не знал. Нас тогда всех убили. Он закрыл меня. Я не знал! Простите! Простите!

– Его не убили… Он дома…

Она сидела оцепенев. Слезы текли, текли, заливая какую-то ненормальную, как сейчас казалось, улыбку.

– Его не убили. Он живой.

– Хорошо, хорошо…

Парни закутали ее в одеяло, притащили горячего чаю, уложили. Сидели подле, сменяя друг друга. До утра. До Новосибирска.

– Они будут меня встречать. С женой. Сами увидите.