Он мне потом как-то в порыве откровенности рассказал, когда мы уже год прослужили, что у него в кабинете был стенной шкаф, в котором был другой шкаф, размером с большой холодильник, сваренный из уголка рёбрами внутрь, куда он помещал тех, кто, по его мнению, нарушал воинскую дисциплину. Обычно нескольких часов хватало, чтобы боец после такой процедуры становился шёлковым. Однажды он закрутился, забыл про посаженного солдата и уехал домой. Потом ему сказали, что под утро из его кабинета доносился волчий вой, а боец потом неделю ходил полосатый, как зебра, пока не сошли синяки от рёбер уголков. Отправить на гауптвахту солдата с дальних площадок, а потом его оттуда забрать – это сложная организационная задача. Вот и выкручивались командиры как могли. Задушевные беседы помогали далеко не всегда…

Командовал он, как дышал, ко всем – «товарищ солдат, товарищ сержант, товарищ прапорщик», к гражданским – строго по имени-отчеству: Бахит Алиевна (главбух), Татьяна Сергеевна (товаровед). Меня называл по имени, только когда мы были вдвоём в его кабинете, а так строго на «вы» и «товарищ лейтенант». Он и меня приучал к такому же обхождению с подчинёнными, но получалось у меня плохо. Максимум, что я освоил, это обращение по фамилии к солдатам, да и к прапорам по званию обращался, только когда злился, типа «Товарищ прапорщик, ну это что за херня?!». А так – Вова, Вася, Толик и т. д. Марьина это злило, он полупрезрительно называл меня «гражданский человек», но потом привык и махнул рукой.

– Ладно, – как-то раз он сказал, – занимайся производством, а с дисциплиной мы со Стеблем без тебя разберёмся.

Но понюхать службы на первых порах они со Стеблем мне всё-таки дали, и это, в общем, было правильно. Они стали ставить меня дежурным по части по семь раз в месяц, через два дня на третий. Я провожал дневную смену до казармы, проводил там время до отбоя. Перед этим строил личный состав, пересчитывал по списку и ложился спать в ротной канцелярии на жёстком топчане, сняв сапоги. Уснуть крепко его конструкция не позволяла, поэтому я постоянно просыпался, ходил по казарме и вокруг, потом опять ложился и пытался уснуть. Первое время несколько раз ловил бойцов, которые, думая, что дежурный уснул, сбегали в соседнюю казарму к друганам – военным строителям. В военно-строительных отрядах комсостав, в том числе по причине постоянного кадрового дефицита, как правило, забивал на тонкости дисциплины, дежурство поручал «дедам»-сержантам со всеми вытекающими… После отбоя в казармах военных строителей начиналась интересная и насыщенная ночная жизнь. Бухло и анаша – это само собой, бывало, из казарм и девок вытаскивали, которых «деды» в очередь пользовали. Это же военные строители, деньги у них водились…

Наорав на нарушителя, я потом докладывал об сём факте Марьину, и нарушитель огребал полной ложкой, и если получал двадцать кругов бегом вокруг завода, то считал, что легко отделался. Следующей ступенью наказания по жёсткости была беседа тет-а-тет в кабинете с замполитом, у которого в сейфе на этот случай хранились боксёрские перчатки.

– Александр Иванович, вы не могли бы минут десять покурить на эстакаде?

Я уже знал, что десять минут для вразумления – это мало, и уходил в цех на полчаса. После такой вдумчивой беседы дежурный по КПП иногда оттирал правильные чёрные дуги, оставленные каблуками сапог нарушителя дисциплины на деревянных стенных панелях кабинета. При этом никаких синяков, кровоподтёков, выбитых зубов и закрытых переломов, Боже упаси! Зато воспитательный эффект налицо.

На губу отправляли только в крайнем случае: самоволка, план (анаша, кто не знает) или пьянство на смене. И то не всегда, только если случались рецидивы, а они таки случались… Отсутствие работника создавало лишние проблемы начальнику смены – прапорщику, поэтому этого старались не допускать. Тем более что подавляющее большинство солдат составляли представители азиатских земледельческих наций: узбеки и таджики из дальних кишлаков. Они у себя дома по жизни привыкли к послушанию начальству и родителям, и с ними хлопот было немного.