Около полудня они сели обедать. Вид и запах еды вызвали у парня приятные эмоции. Он давно привык к американскому фастфуду, но все блюда были ему знакомы: мисосиру[3], томаго-яки[4], и гохан[5], и натто[6]. Но ему достался только рис. Управляться с палочками было нелегко, хотелось просто перевернуть миску и высыпать еду в рот.

Глядя на его суетливые потуги, Морихэй оторвался от неспешной трапезы и назидательно проговорил:

– Ешь медленно. Пища должна осесть и пустить корни в животе.

Трясущиеся пальцы Тору не желали кормить измученный желудок, но разум победил голод и он сбавил обороты, благодаря чему дело пошло на лад и рисовые зёрнышки уже не так часто падали мимо цели.

После обеда Атсуши отправил его вздремнуть на полчаса. Тору подумал, что эта затея не увенчается успехом, но спорить не стал: снова колоть дрова и таскать воду не хотелось, и стоило уложить голову на футон, как сон свалился на него блаженной свинцовой тяжестью.

Проспал он до следующего утра.

На заре третьего дня у подножия Фудзи Атсуши повел Тору к ручью кормить карпов.

В этот день ощущения Тору по-настоящему изменились: думать о наркотике он еще не перестал, но впервые вспомнил о матери – должно быть, волнуется и наверняка ищет его. Когда он поделился этим наблюдением с Атсуши, тот просветлел: раз Тору в состоянии беспокоиться за других, значит, пошел на поправку.

Физически Тору все еще был очень слаб, из носа текло и тело бил озноб, но количество спринтерских рывков под прикрытие деревьев пошло на спад. Пару раз он даже навестил своего набитого соломой знакомого без повода. Тот оставался в той же позе и с неизменно нейтральной мимикой. Видения с улыбающимся лицом больше парня не беспокоили, и он быстро о них забыл, сделав скидку на состояние своего одурманенного разума.

Через пять дней он нашел покой и умиротворение в кормлении карпов, щебете птиц, журчании ручья и упражнениях с тайко, которые пока еще нельзя было назвать музыкой. Скорее, это был своеобразный метод диагностики.

Сперва он лупил по тайко хаотически. В первый день по округе разносились его боль, истерика, смены настроения. Удары наносились неравномерно, с разной силой, без какого-либо намека на ритм. Затем в беспорядочном стуке проявились признаки успокоения ума. Ему захотелось сыграть что-нибудь осмысленное и на ум пришел какой-то мотив из американского хип-хопа. Получалось плохо, но Тору это не смущало, процесс всецело поглотил его.

Атсуши не вмешивался. Он сидел рядом и ловил сигналы души мальчика, транслируемые через тайко, пока не счел, что первый этап реабилитации благополучно завершен.

Настало время учиться.

Когда Тору посещал начальную школу, Атсуши не приметил в нем задатков музыканта, но похоже, заблуждался. Быть может, удели он тогда ему больше времени и усилий, Тору, вместо того чтобы околачивать подворотни, украсил бы своим портретом стену в его комнате… Он все еще не был уверен, насколько велики его возможности, но, вслушиваясь в старательные попытки воспроизвести какой-то незнакомый ритм, понял, что способности, а, главное, характер в нем определенно есть.

На закате седьмого дня их пребывания в гостях у Морихэя Атсуши мягко перехватил бати у окончательно успокоившегося ученика и принялся отбивать медленный и размеренный ритм. Тору на первых порах он показался скучным, недоставало динамики, но скоро этот монотонный бой принес ему умиротворение и ввел в состояние, подобное трансу.

Когда Атсуши вернул ему бати и предложил повторить, он стряхнул оцепенение и нанес первый удар.

– Слишком быстро, – остановил его учитель. – Не спеши. Пусть удары будут подобны всплескам волн в спокойной реке. Они редки, но основательны. Эта композиция называется «Проводы солнца». Попробуй выразить в ней грусть по уходящему на покой светилу.