Самая Великая книга, – это вздор! Другое дело – глубокая книга…, вот об этом, можно говорить. Велика – только жизнь… И как она – несравнима, так и всякое искусство – не подлежит сравнению, и уж тем более, не терпит состязательности. Повторяю, я говорю сейчас о настоящем искусстве. А главный критерий этой «настоящности», как раз и заключается – в несравненности.

Но, тем не менее, уважаемый Эфест, я рискну, хотя бы на глубину…

Что ж, флаг тебе в руки, и попутного ветра в спину…, опять вонзил своё слово Кариф…

Эфест, чуть поморщившись, и с некоторой грустью в голосе, ответил: Я готов поделиться с тобой своим опытом…, и поведать тебе, какие-то истории…, полагаю, что и Кариф присоседиться к нам. Но хочу договориться с тобой Андрей, как говорят, на берегу. Нигде не упоминай наших имён, когда будешь создавать свой «Великий шедевр». Нам не нужна известность. Она, для наших сердец, словно «чесоточная болезнь». Когда чешешь, – получаешь удовольствие…, но жить с ней, не хочется… Я, и Кариф, мы действительно не хотим этой «чесотки» …, как и тех «назойливых мух», что всегда слетаются на запах известности…, чтобы, «потеревшись о чресла» «больного тщеславием», – самому заразиться, этой «чесоткой».

Пойдём в сад…, там будет удобнее, под яблоней в теньке…

Выйдя в сад, они прошли по узенькой тропинке, между травяным покрытием…, и Андрей увидел уютное местечко. Под деревом, возле круглого ветхого столика, стояли два удобных кресла.

Присаживайся… Я принесу чаю…

Андрей уселся в кресло, расслабился, и на мгновение почувствовал, словно нахлынувшую тёплой волной, негу покоя. Но в следующую минуту, заставил себя сосредоточиться, вернув в тонус…, чтобы в предстоящем разговоре, ничего не упустить.

Эфест принёс две чашки, наполненные ароматным напитком, и сел в противоположное кресло.

Я знаю, Эфест, что при ваших возможностях силы духа, вы могли бы жить совсем иной жизнью. Вы могли бы купаться в роскоши, почти не прилагая к тому, никаких усилий. Но вы живёте настолько просто, что даже ваши соседи, умиляются этому, и называют вас за глаза, чудаками.

Эфест ухмыльнулся, и поставив чашку на стол, сказал: Коль уж вы сами начали с этой темы, я не против…, и для начала, поведаю вам одну скучнейшую историю из своей юности.

Не редко бывает так, что в юности, человеку кажется, что всё, что крутится вокруг него, – только для него…, что именно он является центром мира…, и именно ему уготована самая Великая судьба! И только бренность жизни, с годами охлаждает его сердце…, и заставляет посмотреть трезво на себя…, свои способности, и возможности.

Жизнь такова, что всякий твой порыв к небесам, всегда одёргивает, словно привязанного верёвкой за лапы, голубя. Во всём удачливая, счастливая жизнь, кажется, – только со стороны. В голове обывателя, смотрящего на представляемую его созерцанию, судьбу, всплывают картины, не имеющие на самом деле, ничего общего с действительностью.

Что такое история? Простая история одного человека, выдернутая из жизни, словно нитка из полотна бескрайнего ковра, представляется важной, только в ракурсе твоей «камеры обскура». И в тоже время, неся в себе всю палитру жизни, её сакральную генетику, словно капля, содержащая в себе всю полноту океана, тем не менее, с определённого ракурса осознанности, порой кажется незначительной, пошлой, и убогой. Но так-как, мы способны воспринять, и осознать, только такую вот «нить», вьющуюся в божественном веретене бытия, с бесчисленным количеством таких же нитей…, цепляемся за неё, и удовлетворяемся только её тропинкой вьющейся верёвочки.