Во мне тоже как-то – в Сингапуре! – признали «своего». Улицы там в торговом квартале кишели нашими моряками. Находившись с тяжёлой сумкой, в которой к тому времени уже лежала и книга Восленского «Номенклатура», прислонился я к стене. Прямо передо мной вырос «наш». Увидев меня, заулыбался. «Чего улыбаешься?» – «Да своего сразу видно!» – «Я не из ваших, я из Франкфурта. Из «Посева»». Улыбка тут же исчезла с его лица. Но два экземпляра «Посева» он взял. И, спрятав их за пазуху и оглядываясь, заспешил к кораблю.
…Второй раз я увидел Михаила Сергеевича Восленского лет двенадцать спустя во Франкфурте-на-Майне, где он, к тому времени получивший политическое убежище в Западной Германии, выступал с основным докладом на конференции журнала «Посев». Собрался весь цвет НТС. Доклад Восленского был очень профессионален, за что докладчик был вознаграждён продолжительными аплодисментами. Доклад не оставлял сомнений в том, что коммунизм в России рухнет через десять-пятнадцать лет. Он рухнул через десять лет.
И в заключение небольшая сценка. Сингапур. Я договорился с тремя моряками с корабля о встрече в выходной день. Все трое были из Владивостока и хорошо знали друг друга. Они пришли. Пригласил их в небольшой ресторан, заказали жареных цыплят и пиво. Я выложил на стол всё, что было в сумке, в том числе «Архипелаг Гулаг», «Размышления…» академика Сахарова и «Номенклатуру» Восленского. По какому-то поводу отлучился на пару минут. Вернулся, увидел их – и расчувствовался. Ребята, давно уже не видевшие пива и жареных цыплят, сидели, впившись глазами один – в трактат Сахарова, другой – в «Архипелаг Гулаг», третий – в «Номенклатуру». Вокруг ели и пили, а они были заняты делом для них гораздо более важным – знакомством с правдивым словом. Цыплята стыли, пиво стояло нетронутое. Я не стал им мешать: сидел рядом и молчал, пока они удовлетворяли свой духовный голод. Один из них потом написал мне, письмо пришло в «Посев». Оно у меня сохранилось. Он писал, что и «Размышления…» Сахарова, и «Архипелаг Гулаг» потрясли его, но ни одна из этих книг так не открыла ему глаза, как «Номенклатура», и просил, чтобы я помог ему бежать и как-то устроиться на Западе. Я не знал, что ему ответить, – и не ответил.
Удивительной силой обладает правдивое слово, потому-то и были во все времена гонения прежде всего на правдивое слово. И на его распространителей, которые обвинялись, как и положено, в клевете. Тут коммунистическому режиму и изобретать было нечего. Вот только со временем правдивое слово стало легче распространять, чем во времена, когда книгопечатание было ещё в далёком будущем. А потому усилились и гонения на него, на клевету. О том, что ходит по Сингапуру какая-то личность (следовало описание моей внешности) и «навязывает провокационную литературу» советским морякам, советские корабли оповещались радиограммой. Этим мне оказывалась большая услуга: меня узнавали и не боялись вступать в контакт.
В университетские годы сблизился я с проректором СГУ, преподавателем педагогики (он же читал нам курс психологии) И. С. Каменоградским. Диссертацию он защищал по теме из биологии. Времена были для этой науки трудные. Как раз была в разгаре кампания против вейсманизма-морганизма. Взглядам западных учёных-генетиков Вейсмана и Моргана противопоставлялись взгляды отечественных светил – садовода Мичурина и шарлатана Лысенко. Помню рассказ Каменоградского, как в таких условиях готовились диссертации. «Ты мог заказать любую книжку, но только по твоей теме. Проходило несколько недель или месяцев. Тебя вызывали, в твоём распоряжении была комната для работы. Везде ковры, все вежливы. В комнате ты был один, мог читать сколько угодно, но не имел права иметь при себе бумагу и карандаш. Если хотел цитировать, должен был заучить текст для цитаты наизусть».