О Беренгарии тем временем не было ни слуху ни духу. Не утолив свою жажду крови, свирепый герцог Бурхард ежеминутно понукал короля продолжить своё движение вперёд и, не дав опомниться императору, очутиться как можно скорее в Вероне. Спустя три дня король Рудольф был уже в Парме, откуда всего неделю тому назад так горделиво выехал император Беренгарий, полностью уверенный в своей победе. Однако далее продвижение бургундского войска застопорилось. Виной тому была объявлена беспощадная жара, обрушившаяся на Апеннины, а также значительно поредевшее после битвы войско, которому требовалось подкрепление. Однако истинной причиной явились леность и благодушие Рудольфа, возжелавшего наконец почувствовать себя хозяином на здешних землях. Приняв присягу верности от пармских баронов и горожан, он предпочёл вернуться в Павию и отложить свой поход в Верону на месяц, полагая, что за это время Беренгарий не оправится после нанесённого ему нокаутирующего удара.

Тем временем брошенный практически всеми император Беренгарий окольными, мало кому ведомыми путями вернулся в свою Верону, где был встречен тоскливо и презрительно молчавшей толпой жителей. В который уже раз старый император смог убедиться в невысокой цене клятв своих подданных и трезвым взглядом очертить вокруг себя весьма узкий круг людей, на которых он действительно мог опереться в трудную минуту. Брошенный им клич о сборе нового войска под его знамёна был практически всеми проигнорирован: к первым числам августа ему удалось собрать вокруг себя всего полторы сотни преданных мечей, да и прибывшие к нему рыцари, увидев столь малое число соратников, в скором времени начали изобретательно искать поводы покинуть Верону. Ситуация складывалась так, что впору было предаться отчаянию: не проходило и недели, чтобы он не получал сведения о том, как какой-нибудь очередной город или замок присягал на верность королю Рудольфу.

В первой половине августа к императорскому дворцу в Вероне прибыла небольшая делегация из Милана, при виде которой Беренгарий испытал смешанное чувство радости и тревоги. Милан до сего дня оставался практически единственным крупным городом за границами веронской марки, который хранил преданность своему императору. Беренгария это немало удивляло, так как тамошний епископ Фламберт в последнее время имел основания быть недовольным милостью августа, и для Беренгария стало бы горькой, но ожидаемой вестью открытие Фламбертом городских ворот перед бургундцами. Именно это при встрече гостей он опасался услышать более всего. В сопровождении верного графа Мило, который после битвы при Фьоренцуоле теперь ни на шаг не отходил от него, а также своего канцлера, бенедиктинского монаха Ардинга Брешианского, он приветствовал гостей, опустившихся перед ним на колени и бодро восклицавших:

– Беренгарию, славному императору римлян и франков, жизнь и победа!

Император окинул гостей взглядом. Одним из визитёров был хорошо ему известный граф Гизельберт из Бергамо, не так давно участвовавший в заговоре против него. При виде графа сразу нахмурился и посуровел лицом императорский фаворит Мило. Вторым и, по всей видимости, главным в этой делегации был бургундский граф Вальперт, вассал Гуго Арльского и судья при дворе слепого короля Людовика. Это был седой и перепаханный морщинами и шрамами рыцарь, закалённый боями на холмах Прованса и в лесах Баварии, снискавший себе уважение мудрым судопроизводством и отмечаемый обоими бургундскими владыками за невероятную твёрдость своего слова. Третьей из высшей знати, на которой задержал свой взгляд Беренгарий, оказалась миниатюрная молоденькая девушка с чёрными волосами, выбивавшимися из-под дорожного плаща, и выразительными глазами, любопытно поблёскивавшими на императора. Внешность девушки моментально напомнила старому монарху дочку римского консула, чьи интриги в своё время пусть и увенчали его короной, но доставили его сердцу невыразимые страдания. Беренгарий, слегка нарушив церемониальные правила своего двора, первым делом обратился к ней: