Только для Гуго Миланского, находившегося в Брешии, император сделал исключение. Ему, согласно приказу Беренгария, надлежало выступить по более короткой для него кремонской дороге, занять Кремону и затем соединиться с войском Беренгария возле замка Борго. Именно известие о месте встречи, а вовсе не обязанность выступить в новый поход, заставило вздрогнуть убелённого сединами графа и вызвать в его памяти самые ужасные воспоминания.

Четверть века, целых двадцать пять лет, минуло с тех пор, как он, молодой, задиристый, уверенный в себе, вместе со своим другом детства, юным императором Ламбертом, гоняли по полям возле этого замка, словно зайца, графа Адальберта Богатого и вытаскивали того в одном исподнем из свинарника, в котором граф тщетно надеялся от них укрыться. Ах, если бы его друг не вступился бы столь благородно за пленённого графа, которого Альберих Сполетский решил сделать своим пленником и объявить за него выкуп, если бы, в конце концов, Ламберт послал бы в Павию сопровождать Адальберта кого-нибудь другого, но не его! Ах, если бы тогда он упал с лошади и сломал бы себе ногу, ей-богу, сегодня он даже это посчитал бы удачей! Тогда всё, всё бы могло сложиться по-другому, и каждый день оставшейся жизни Гуго не начинал бы с воспоминания о своём преступлении!

За прошедшие четверть века в его жизни были, конечно, и радостные моменты, рос миловидный и умный сын, сюзерен не единожды выказывал своё благоволение, но практически все, включая родных, отмечали всегдашнюю угрюмость Гуго и тяжёлый взгляд его глаз, за серой сталью которых пряталось нечто неведомое миру. Угрызения совести преждевременно состарили его, совершённое им повлияло на поступки его и сделало графа, как ни странно, рассудительным и спокойным к чужим грехам и слабостям. Родня и слуги, как правило, прекращали всё веселье при появлении своего мрачного господина, однако все они без исключения питали глубокое уважение к нему и всегда могли рассчитывать на его выдержанный совет и конкретную помощь. Право слово, сложно сказать, что было бы с ним и каким бы он стал, если бы всю свою жизнь он прожил подле своего друга-императора, не зная боли падений и яда предательств. Он точно был бы более счастлив, но что бы он сеял вокруг себя? Своим примером он демонстрировал, что порой не так страшно перейти эту границу между добром и злом и заглянуть в тёмную бездну греха, – страшно эту границу и эту бездну не знать вовсе и на протяжении своей жизни так и оставаться, быть может, на неправедной стороне.

Четверть века он под разными предлогами избегал мест, связанных с тягостными воспоминаниями, ни разу за это время его ноги не было на полях Маренго, и всеми кружными путями он избегал окрестностей замка Борго, а потому, услышав приказ императора, почувствовал необъяснимый ужас в своей душе, как будто круг его судьбы начал замыкаться. Он расторопно и со знанием дела собрал свой отряд численностью двести копий, и точно в соответствии со своим планом покинул Брешию, отправившись на юг, в сторону Кремоны. Город приветствовал его отряд, местный епископ радушно раскрыл свои объятия, а один из кремонских нотариев, у которого недавно родился сын, устроил в честь гостя и в честь своего сына праздничный ужин. Запелёнатого хнычущего младенца даже принесли высокому гостю для благословения, и Гуго, окинув его спокойным, – ну да, скорее всего, равнодушным взором, – произнёс несколько дежурных слов. Возможно, он что-нибудь добавил бы ещё и был бы куда более эмоционален, если бы знал, что ему в этот день представили человека, благодаря летописям которого потомки узнают о событиях десятого века, происходивших в Италии. Ребенку, родившемуся в Кремоне, родители дали лангобардское имя Лиутпранд, и в своё время ему суждено будет стать епископом этого города.