Конечно, как местный житель, я во всем этом не участвую. Но мне приятно знать, что подобные вещи существуют.

Разглаживаю галстук – красный в сахарных тросточках, подарок от мамы – и делаю глубокий вдох.

Думаю, надо кое-что объяснить.

Глубокие вдохи на Манхэттене – это опасно. Очень опасно. Букет ароматов в центре обычно сочетает яркие ноты помойки, выхлопных газов и лошадиного навоза. Спросите любого из местных, как пережить здешнее лето, и вам ответят, что для этого жизненно необходимо научиться дышать через рот. Если, конечно, ваш собеседник не из богатых. Богатые летом отбывают в Хэмптонс.

Но, повторюсь: Рождество в Нью-Йорке – время особое. Оно пахнет так, как должен пахнуть праздничный город, начиная с несравненного аромата, исходящего от тележки на углу, где продаются «горячие орешки».

(В обычное время я бы пошутил про то, какие именно это орешки и в чем их горячесть, но в декабре сдерживаюсь.)

Каштаны – настоящая звезда в это время года. Потому что они «жарятся на открытом огне» и все такое. Но я предпочитаю арахис в меду.

Мое довольное настроение немного, самую малость, омрачается нежеланным воспоминанием, в котором мой личный Призрак Ужасного Прошлого Рождества разглагольствует о том, что арахис – это вовсе не орех. И что если бы уличные торговцы уважали себя хоть немного, то кричали бы «горячие бобовые!»

Я давно уже натренировался возвращать этого призрака на место, в самые недра намеренно забытых воспоминаний.

Вернемся к запахам. Аромат орехов смешивается с выхлопными газами (даже декабрь не в состоянии разрешить эту проблему) и доносящимся от уличных ларьков запахом жарящегося мяса – если вы сейчас поморщились, очевидно, вам никогда не случалось за несколько секунд разделаться с гиросом на углу тихой улицы после полуночи, потому что вы забыли поужинать.

Но сегодня в воздухе еще кое-что особое: снег. Или, точнее, собирающийся снег. Если верить метеорологам – в больших количествах.

Я люблю снег, как и все. Внутри меня еще живет тот мальчишка из Чикаго, который помнит, каково это: узнать, что школу отменили и что вместо контрольной по делению в столбик сегодня я буду кататься на санках с друзьями, кидаться снежками в сестер и пить горячий шоколад с маршмеллоу.

Но сейчас это мальчишеское воспоминание подавляет слегка нервный взрослый мужчина, которому нужно успеть добраться домой в Чикаго к маминой ежегодной пасте болоньезе у камина двадцать третьего декабря.

Да, снег – это волшебно и все дела, но пускай снегопад подождет, пока я не завершу миссию, из-за которой вообще оказался на Пятой авеню за два дня до Рождества.

Пытаюсь обогнуть неторопливую семью, идущую передо мной, но та же идея приходит в голову какой-то женщине. Моя нога задевает ее сумки из «Бергдорф»[5]. Одна из сумок падает, и из нее на тротуар вываливается подарочная коробка.

Сверяюсь с часами и понимаю, что у меня нет на это времени. Но моя совесть твердит, что я не смогу показаться этим вечером маме на глаза, если не поступлю сейчас по-джентельменски.

Натянуто улыбаюсь женщине.

– Извините, пожалуйста! Давайте я вам помогу. – Опускаюсь на колени и возвращаю коробку-беглянку в пакет.

Поднимаюсь и протягиваю женщине сумку, но она все еще рассерженно хмурится.

Это ранит мое эго.

Серьезно. Большинство людей считают меня непринужденно очаровательным, и, честно признаюсь, когда обо мне думают как-то иначе, это для меня как красная тряпка для быка. Ничего не могу с собой поделать: я вступаю в разговор.