Максимин, не поднимая головы, демонстративно сплюнул.

– Суд и казнь будут публичными, – продолжил Константин. – Посмотреть на них соберутся жители не только Трира, но и окрестностей. – Он бросил к ногам Максимина веревку; это наконец заставило того встрепенуться. – Твоя голова, высокородный Максимин, слетит с плахи под улюлюканье толпы. Хотя ты можешь… и не дожидаться суда. Решай.

Тесть взял веревку и посмотрел на Константина взглядом, полным ненависти.

«Я защитил Максимина от кровожадного сыночка, дал ему приют, женился на его дочери, а он ненавидит меня за то, что не сумел отнять у меня власть, – подумал Константин. – Это не человек, а зверь, и я вошел к нему в клетку. Нужно было кинуть веревку через решетку. Как только я повернусь спиной, чтобы уйти, он набросит мне петлю на шею и попытается задушить…»

Максимин крепко сжал в руках веревку. Константин его вовсе не боялся и находился в уверенности, что сумеет одолеть тестя, если тот нападет. Но у него не было никакого желания вступать в схватку со стариком. Их взгляды встретились. В глазах Максимина читался вызов, Константин же смотрел на него оценивающе. Он заметил, как злобные искорки, плясавшие в зрачках тестя, постепенно гаснут. Старик первым отвел взгляд. Константин продолжал пристально смотреть на него. Максимин занервничал; не в силах более усидеть на месте, он встал и прошелся по камере. Константин медленно повернулся к нему спиной и, скрестив руки на груди, стоял так некоторое время. Однако Максимин не решился сделать даже шага в его сторону.

«Он мне больше не угроза, – подумал Константин, закрывая за собой дверь камеры. – Если старик не покончит с собой до суда, я помилую его. Пусть сидит в камере до конца своих дней».

Вечером Константину доложили, что его тесть, Валерий Геркулий Максимин, повесился. Смотритель темницы умолял простить его за то, что недоглядел за столь важным заключенным. Константин проявил милость, не став наказывать ни смотрителя, ни стражников.

Через месяц после смерти Геркулия Максимина Константин созвал своих военачальников. Сначала он побеседовал с каждым по отдельности, затем провел общий совет. Они собрались в глубине сада императорского дворца внутри небольшого портика, среди зелени, журчащих фонтанов и статуй.

Военный совет начали на рассвете. Император считал, что первые лучи восходящего солнца пробуждают мудрые мысли, которые вновь засыпают после полудня. В портике оказалось тесновато, особенно после того, как Константин велел поставить в центре овальный стол красного дерева, с ножками в виде когтистых львиных лап. На нем были разложены карты Галлии и Италии. Император и часть военачальников стояли вокруг стола, остальные чуть поодаль, опираясь спинами о мраморные колонны портика.

– Пора покончить с узурпатором Максенцием, – начал Константин. – Он отважился объявить нам войну, как будто мы с ним равны!

Услышанное ничуть не удивило военачальников. Они ожидали этого с того момента, как Максимин, отец Максенция, повесился в камере. Однако войну он начал отнюдь не из желания отомстить за отца, которого и сам бы казнил, если бы тот вместе с Фаустой не сбежал под крыло к Константину. Ему хотелось выглядеть в глазах римлян скорбящим сыном, чтобы привлечь на свою сторону хоть какие-то симпатии. Узурпатора ненавидели, его власть держалась на страхе. Обеспечивать верность армии ему приходилось такими подарками и жалованьем, каких солдаты никогда бы не получили при любом другом правителе. Максенций понимал: стоит пропустить хоть одну выплату, и ему конец. Война должна была встряхнуть предававшиеся праздности войска и заставить римлян относиться к нему с уважением.