Второй раз Черноморский флот имел шанс изменить ход войны при высадке союзников на берег. Адмирал Нахимов понимал это, решил направить корабли к Евпатории и уже поднял на мачте флагманского корабля сигнал «Приготовиться к походу». Но сначала дул северно-западный ветер, противный движению в направлении Евпатории, а потом и вовсе наступил полный штиль, продолжавшийся несколько дней… Парусные суда, зависимые от ветра, не смогли использовать имеющегося преимущества. Князь Меншиков не стал атаковать противников и с суши в момент высадки, – он сосредотачивал войска в районе реки Альмы, чтобы преградить им путь к Севастополю.

В результате, Евпаторию союзники взяли, Альминское сражение выиграли, а затем началась и героическая осада Севастополя, которая продолжалась 349 дней. В городе не хватало питьевой воды, солдаты и матросы питались сухарями, в зимние месяцы страдали без теплой одежды. Со всей России присылали для служивых не только крестики и образки, но и полушубки, сапоги, башмаки. Однако из-за бездорожья и бесхозяйственности вещи приходили с большим опозданием и уже испорченными. Полушубки, например, которые ожидались к зиме, прибыли в Бахчисарай для отправки в Севастополь только летом. Поскольку надобность в них отпала, то их свалили в покоях ханского дворца, где они и сгнили… Но несмотря ни на что, севастопольцы продолжали сражаться. Союзники прозвали гарнизон города «стальным», а Россия из газет узнавала имена новых героев.

Именно в такой обстановке было принято решение усилить армию врачами, – среди добровольцев оказался и Леонтьев. В своем прошении он изъявил желание служить в Севастополе, но направили его в госпиталь под Керчью. Поселился Леонтьев в доме у госпитального смотрителя в Еникале – в построенной в первых годах 18 века турками крепости, контролировавшей самое узкое место пролива между Азовским и Черным морями на северной окраине Керчи. Именно здесь, в пятиугольнике старых каменных крепостных стен, был размещен военный госпиталь и несколько береговых батарей с пороховыми погребами.

Крым Леонтьеву очень понравился – он отвечал всем его требованиям живописности, и если бы на территории Еникале росли еще и деревья (а их было всего три) – он нашел бы местность прекрасною. Леонтьев сразу и навсегда влюбился в юг. К тому же, он не сбрасывал со счетов и то, что сухой и теплый крымский климат был ему полезен, – он по-прежнему кашлял и неважно себя чувствовал. Сентябрьское солнышко пригревало военного лекаря совсем по-летнему, воздух был свеж, он покупал у местных татар кумыс и молоко – вел жизнь самую здоровую и надеялся вскоре поправиться.

Комната Леонтьева была небольшой, с двумя окнами, из которых виднелся бок горы, белые госпитальные домики и бушующий осенний пролив. Дверь – в его жилище был отдельный вход с крыльцом – выходила к крепостной стене и отчасти к морю. Новоиспеченный лекарь, надев форменный долгополый вицмундир с красным кантиком, продал тарантас и купил на вырученные деньги самую необходимую мебель – три крашеных столика (на один из которых он поставил привезенное из Кудиново зеркало), кровать, стулья, полки. Полок явно не хватало, поэтому оба подоконника были завалены книгами и всякой всячиной. На одном из столиков разместилась дедовская шкатулка из карельской березы для чая и сахара, которую Константин помнил с самого детства. Позднее рядом с ней появилась присланная по просьбе сына большая фотография Феодосии Петровны. На кровать Леонтьев положил кудиновское шерстяное одеяло, повесил на вбитый в стену крюк привезенный из дома халат – и обустройство нового жилья, в котором ему помог кривой денщик по фамилии Трофимов, на этом закончилось.