Всмотревшись, уже усталыми глазами, ещё раз, в раскрытые страницы, верб Лорок, бережно закрыл книгу, встал и прошёл к зеленоватой стене. Просунув руку с книгой внутрь, он ненадолго спрятал, канувший в века, бумажный томик. Он ещё не раз достанет его и, поглаживая истрепанный чёрный шёлк, будет думать о том, что было потеряно в мерцающей атмосфере Аркадима.

Сейчас, он разденется и ляжет в термокровать и до утра забудет обо всём, что тревожит и переполняет его душу. Умные, но бездушные Мотыльки, сделают температуру кровати комфортной для его, ещё не старческих, но приобретших ломкость, костей. Всю ночь, неусыпно, стражи сна, будут следить за температурным балансом и никто, даже Урхи, не нарушат сна преподобного верба Лорока и только имя, прилетевшее из прошлого, утерянное, но не забытое, не раз всколыхнёт его, протяжным женским голосом.

Небольшая ссора, вызванная пустяком, не огорчила герта Равивэла, но оставила неприятное впечатление, вызвавшее желание не встречаться с женой до утра. Раньше такие желания не приходили в его умную, но кружащуюся от её сладко-удушливых поцелуев, голову. Но всё изменилось в тот день у Хризолитового дворца.

Скинув лёгкий шёлковый халат, он поднялся по ступеням, спустился и шагнул в просторную купальню, окольцованную чёрным мрамором. Холодный фарфор пронизал ступни, а затем и тело, растянувшееся по глянцевому дну, готовое принять порцию расслабляющего удовольствия. Как только голова легла в небольшое углубление, вода тёплая и успокаивающая, начала наполнять овальное пространство. Мышцы, изначально напряжённые и стянутые, медленно теряли упругость, становясь рыхлыми и ленивыми. Вода, словно живая, чувствовала желания хозяина и, читая его мысли, меняла свою температуру. После горячей воды, распустившей мышцы в рыхлые волокна, прыснули со дна ледяные струи и взбодрили, разморенное теплом, тело, возвращая его каждодневное состояние. Выйдя из купальни, он задержался на верхней ступени, и оранжевое облако окутало его с ног до головы. Высушив бисерную влагу на коже, оно оставило, лишь единственную, выжившую под лучами, капельку на блеске драгоценного камня, вправленного в золотой вытянутый овал, и висевший кулоном на его крепкой груди. Чью слезу носил нынешний герт Верхней Трибуны, ему было неведомо, но считая её дорогим подарком, он с почтением относился к секретному талисману, надеясь, что тайна, спрятанная в нём, однажды, рассеет свои туманы. Поцеловав драгоценную слезинку, Равивэл облачился в длинную шёлковую тунику цвета вечернего песка, с продольными разрезами до колен.

Упругая широкая кровать, с высокой спинкой, дарящей батальную сцену, сотворённую рукой великого мастера живописи, завешенная парчовым балдахином и, ожидающая супружескую чету, приняла одного супруга, распахнув свои шёлковые объятья. Ассия не шла, и ему было приятно состояние лёгкой невесомости, позволяющее отдаться далёким воспоминаниям или, ещё не пришедшим, в его жизнь приятным и волнующим моментам. Она, отмеренная двадцатью тремя циклами и множеством меняющихся фаз лун, первая из которых ознаменовалась его второй принятой должностью прирума, преодолевала невидимую и манящую грань к новому витку, обещающему большие перемены.

Текущий ныне цикл, преодолев двенадцать сфер и родящий сдвоенную луну, станет неоспоримо счастливым, если проницательная жизненная Нить, не изменит грядущего.

Мечтающий, ещё с вечера хорошо выспаться, Равивэл вспугнул сон, всколыхнув в памяти, трепетное имя, вовлекшее сердце в частое прерывистое биение.

– Виврьера, – взлетел шёпот к потолку и коснулся губ прелестной мадонны.