М. Горбачев и ближайшие к нему партийные бояре на что-то нацелились. Остальным, не посвященным в самые сокровенные тайны, оставалось строить догадки. Нет, изменение политической системы не было тождественно переходу власти от партии к Советам. Гласность и плюрализм мнений в прессе предвещали многопартийность, экстрагирование идеологического монополизма. Это понимали люди и без семи пядей во лбу. Отмену цензуры с некоторыми натяжками можно было бы квалифицировать как возвращение в первые месяцы после Октября 1917 года. Но опять-таки не как смену «системы».

«Вся власть Советам!» Снизу доверху? Или там, на самой верхотуре, собрались этаблировать нечто, на российской почве не опробованное? Почему М. Горбачев и А. Яковлев так тщательно избегали говорить о вступлении в решающий этап десталинизации и аттестовать режим, навязанный диктатором стране, как он того заслужил? И вообще, что должен был означать интерес, с некоторых пор проявлявшийся к избирательным системам и государственному устройству за кордоном, в особенности во Франции и США?

Связь времен в нашем общественном доме подвергалась испытанию на разрыв. Вроде бы перестройка, то есть реконструкция, капитальный ремонт доставшегося наследства, и все же не преемственность с отбрасыванием без скидок на объективные трудности и субъективные несовершенства всего чуждого обществу социальной справедливости и народовластию. Старт в неведомое будущее? Система «с человеческим лицом» – набор слов, за которыми стоит многое или ничего, ибо известно, что не по любу мил, но по милу люб. Когда наперед ничто твердо не означено, возможно почти все. Как возможности перевоплотятся в реальность?

Это зависело от того, кто проявит больше решительности и упорства, станет меньше разводить бесплодных церемоний. Короче, на успех мог рассчитывать тот, кто захватит инициативу в борьбе за общественное мнение. М. Горбачев не был в заведомо проигрышном положении. Просто требовалась другая тактика, готовность опереться на правду и факты как эффективное противоядие популизму.

Посылаю М. Горбачеву несколько записок[11]. По форме – это тезисы к его докладу на XIX конференции или – на выбор – к выступлению на пленуме ЦК перед открытием партфорума. В действительности не только эвентуальным слушателям, но и в первую очередь генсекретарю я напоминал, что неискренность в политике – зло, что разрыв между словом и делом – беда, что полуперестройка, полудемократия, полугласность не нужны так же, как полуправда, полугуманизм, полусоциализм.

«Ни при каких обстоятельствах нельзя на смену одним догмам тащить другие – осовремененные, прихорошенные, округлые, но тоже догмы. Ни в большом, ни в малом мы не можем допустить противопоставления социализма и демократии, к чему нас толкают приверженцы золотой середины, приговаривая – хоть какой-никакой социализм при нас и как бы чего не вышло, если будем рисковать».

«Вдумайтесь, – читаем дальше в записке от 14 апреля 1988 года, – зарубежные наши недруги пророчествуют – ничего с перестройкой не выйдет, пока не отречетесь от социализма. Доморощенные «скептики» наводят тень с другого конца. А итог схожий. Знаете что – они не очень-то неправы, если предположить, будто социализма без культа и культиков, без презумпции всеобщей виновности и неладов со здравым смыслом быть не может».

«Превращать навязанную нам форму правления в способ существования – в тот самый «реальный социализм» – негоже. Это значило бы обкрадывать марксизм-ленинизм, низводить его до еще одного политического театра, коими в изобилии отмечен наш XX век…