Таким образом, в отраслях, связанных с сельским хозяйством, ослаблялась бы удавка государственного монополизма. Открывался бы зеленый свет «кооперативам кооперативов», в которых все их участники были бы материально заинтересованы не в отчетах об ударных севах и жатвах, а в увеличении объемов конечного продукта, доводимого до потребителя.

В перерыве между заседаниями XXVIII съезда КПСС докладываю М. Горбачеву «горящий» вопрос Международного отдела ЦК. «После, – отрезал генсек, хотя решение напрашивалось само собой. – У меня другие заботы». М. Горбачев был явно не в своей тарелке из-за намерения делегатов с мест устроить бучу с московскими «бонзами» и «аппаратчиками».

Есть соображение, продолжил я, которое может найти отклик, особенно у делегатов-аграрников. Излагаю М. Горбачеву самую суть. Он жестом показывает – да оставьте меня в покое.

Не получилось прямиком, попробуем в обход. Будучи в Могилеве, предлагаю руководителям Белоруссии взвесить, не окажется ли моя идея выгодной крестьянству в их регионе. Внешне белорусы восприняли мои доводы с интересом, обещали досконально просчитать. Возможно, из вежливости.

Вскоре небосклон заволокло тучами. Система трещала по швам. Каждая из республик «гребла под себя». Нашел подражателей пример российских раскольников, обособивших в июле 1990 года кредитно-финансовую систему РСФСР. Говорить об единой, интегрированной советской экономике с этого времени можно было лишь с большой натяжкой.

Правительство СССР подготовило проект указа, приостанавливавшего действие постановлений российского Верховного Совета, противоречивших союзной конституции. М. Горбачев, однако, протянул неделю-другую и затем отказался его подписать. «Нужна совместная созидательная работа, не нужна нам сейчас конфронтация» – так мотивировал он свою позицию[9].

Отдавал ли президент себе отчет в последствиях? Или затмение зашло так далеко, что замолк даже инстинкт самосохранения? В любом случае единственно экономической некомпетентностью несуразное поведение М. Горбачева объяснить нельзя, хотя я не спешу согласиться с теми, кто обвиняет его в государственной измене, якобы принявшей четкие контуры именно в то время, или, помягче, в преступной халатности и безответственности, запрограммировавших катастрофу[10].

Перестройке было отпущено на все про все шесть лет десять месяцев. Значит, XIX партконференция пришлась как раз на середину заключительной главы в летописи Советского Союза. Это если брать временной разрез. При оценке ее роли, по существу, не будет сгущением тонов констатация: конференция знаменовала собой рубеж, переломный не только для партии, но для советского общества, в целом для страны.

«Вся власть Советам!» На первый взгляд прямая демократия отвоевывала позиции, сданные в лихую годину военному коммунизму. Но если дело вели лишь к восстановлению оригинала, то отчего сначала А. Яковлев, потом М. Горбачев и, наконец, конференция толковали об изменении политической системы? Вопрос есть, и он мною в свое время задавался. В ответ А. Яковлев пустился в пространные рассуждения, из коих было ясно, что ничего не ясно.

Будь иначе, изъятие из Конституции СССР статей, противоречащих идее полновластия Советов, являлось бы самим собою разумеющимся. Однако генеральный настоял на решении пленума ЦК, которое обязывало нас противиться на съезде народных депутатов поправкам к Основному закону, урезавшим статус КПСС как единственной «направляющей» и «руководящей» силы в обществе. Только двое участников пленума – А. Вольский и я – голосовали по совести, а не по предписанию.