Коля для вящего «эффекту» ещё раз махнул красавицам «серебряным крылом» и полетел делать дело – но подальше от полянки, чтобы не портить девушкам, да и себе тоже, экологическую обстановку.

Через энное количество времени работа была закончена.

Коля со Стасиком предвкушали, как сейчас прилетят в аэропорт, быстренько примут душ, переоденутся, возьмут велосипеды и махнут в поле. Время они рассчитали точно. И даже от нетерпения шли с опережением графика.

Напоследок, возвращаясь на аэродром, Коля решил пролететь ещё разок над прелестницами, махнуть крылом и рукой. Полюбоваться и удостовериться, что Дульсинеи на месте и ждут своих Дон-Кихотов. Если кому-то не нравятся такие наименования (всё-таки рыцарь был в годах и взаимностью своей дамы похвастаться не мог), назовём их иначе: две Пенелопы и два Одиссея. Ну, или там два Пера Гюнта и парочка пребывающих ещё в цветущем юном возрасте прекрасных Сольвейг.

Впрочем, знакомством с Пером Гюнтом Коля похвастаться не мог. Он хотел только получить удовольствие от созерцания сверху двух стройных соблазнительных тел. Прелестницы, надо напомнить, изначально загорали нагишом – не зря же они уединились и скрылись подальше от глаз людских.

Уже издали Коля со Стасиком заметили заветную полянку и летели прямо на неё.

Подойдя поближе, они увидели два лежавших невдалеке от «делянки» велосипеда.

В сердце у Коли сразу появился и зашевелился неприятный холодок.

Встревоженный пилот подозрительно и с нехорошим предчувствием взглянул вниз и увидел в «своём» оазисе, в «своём» «парадизе», мечты о котором лелеял последние часы, четыре фигуры.

Две были в красном и синем сарафанах – нимфы или полевые русалки (кому как угодно), а две нагло облачены в военную форму цвета хаки. Красок в палитре прибавилось.

– …! Ты глянь! – только и смог растерянно сказать Стасик.

– …! Вояки! – воскликнул оскорблённый в лучших чувствах Коля. – С аэродрома своего гады прикатили!

Он с досады демонстративно низко и угрожающе-мстительно, метрах на пяти, пролетел над оазисом.

Четыре фигуры, подняв головы, посмотрели на него вверх.

Ревнивый Коля в сердцах погрозил блондинке кулаком.

Он был взбешён.

Да к тому же недавно он расстался со своей Настей, потому что увидел её на улице с другим молодым человеком. А Коля к Насте относился трепетно, можно сказать, даже любил. Ну, насколько сильно, серьёзно и глубоко, остаётся только предполагать и догадываться. Но удар по самолюбию и самооценке он схлопотал тогда хороший, увесистый и ощутимый.

Очередная «измена» на сей раз незнакомой светловолосой Дульсинеи в красном сарафане повергла его в шок и ярость.

Снаряд, словно специально, плюхнулся в ту же воронку.

Картина, увиденная под крылом, разбередила ещё незажившую и свербящую Колину рану. И жестоко напомнила о потере, а точнее, об уязвлённом чувстве попранного собственного, Колиного, достоинства.

Сильно обиженный авиатор пролетел над «местом преступления» ещё раз.

– А чё? – рассказывал он «в ходе своего визита» заворожённым слушателям на третьем этаже аэропортовской гостиницы. – Несколько килограммов у меня на борту ещё было. Я развернулся, пошёл назад – на них, открыл бункер и высыпал остатки.

И улетел, и скрылся из глаз в бескрайнем ясном голубом небе, отомстил то есть – всему неверному, непостоянному и коварному женскому роду.

Вот прямо почти бабелевская «конармейская» «Соль»: «И сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и республики».

Не так трагично, конечно, поступил прямолинейный Коля, но ощутимо – опылил, так сказать. Хорошо, что только гранулами.