Габриэлла первой поднялась на выступ, где плоский каменный «пол» пещеры уходил под навес, похожий на полураскрытую ладонь великана. Она спешилась одним плавным движением, будто её тело и конь были частями одного механизма.

– Разведи костёр, – бросила она Лире, даже не обернувшись. Её голос звучал, как звон стали о камень – коротко, жёстко, без права на вопрос.

Лира, привыкший к приказам, молча принялся собирать хворост. Дрова, похожие на кости древних деревьев, хрустели под его пальцами.

Тем временем Ли-Сун, будто тень Габриэллы, подкатил к месту костра несколько плоских камней. Каждый булыжник, тяжёлый, как грех, он двигал с лёгкостью ребёнка, перебирающего ракушки.

– В сумке на вашем коне есть покрывала, – сказал он Торину, указывая на бурого коня. – Накройте ими камни.

Торин кивнул, его чёрный глаз мерцал, как уголь в пепле. Покрывала, сотканные из шерсти священных овец города Света, оказались мягкими, как облака, и тёплыми, словно прикосновение матери.

Когда костёр разгорелся, языки плава затанцевали, отбрасывая тени на стены пещеры. Ли-Сун, не тратя слов, вытащил из своей походной сумки заранее приготовленную еду. Лепёшки из ячменя, тонкие, как пергамент, пропитанные мёдом и посыпанные толчёными орехами. Полоски вяленого мяса, завёрнутые в листья чертополоха – острота трав смягчала солёность. Сушёные ягоды цвета запёкшейся крови, сладкие, как воспоминания о мире.

Он молча раздал еду, его движения были точны, как удары метронома. Лепёшки хрустели, рассыпаясь сладкой пылью на пальцах, а мясо пахло дымом дальних костров.

Габриэлла сидела, прислонившись к скале, её профиль рисовался на фоне пламени, как рельеф древней богини войны. Она держала кусок м\са, но не ела – смотрела на огонь, будто читала в нём судьбы.

Торин и Лира, сидя на покрывалах, ели молча. Тени от костра плясали на их лицах, превращая морщины усталости в руны временных испытаний. Даже кони, привязанные у входа в пещеру, жевали овёс в тишине, будто боясь нарушить ритуал молчаливого братства.

Звёзды зажглись над скалами, холодные и безучастные, как глаза забытых богов. Но здесь, у костра, под чёрным сводом пещеры, тепло плава и хруст лепёшек создавали иллюзию защищённости – хрупкой, как паутина, но бесценной.

Торин медленно пережёвывал полоску вяленого мяса, его взгляд, словно шило, впивался в Ли-Суна. Хранитель, однако, оставался невозмутим – его челюсти двигались с механической точностью, будто он был создан лишь для того, чтобы поглощать пищу и молчать. Огонь костра играл на его скулах, оттеняя шрам-символ на правом плече – две дуги, сплетённые в вечном танце, касаясь серединами друг друга и устремляя свои концы в противоположные стороны.

– Ты из рода Илдвайн, – наконец произнёс Торин. Слово «Илдвайн» – древнее, забытое, означавшее «две реки в одном русле» – повисло в воздухе, будто высеченное из мрамора.

Ли-Сун лишь поднял взгляд, золотистые глаза сверкнули, как лезвия в темноте. Но он не перестал жевать, словно вопрос был недостоин даже мимолётной паузы.

– Книги говорят, ваш род вымер, – продолжил Торин, не сводя глаз с символа. – Но ты здесь.

Габриэлла, сидевшая напротив, не отрываясь смотрела на пламя. Её пальцы сжимали полоску мяса, будто это был свиток с запретными знаниями.

– Не стоит верить всему, что пишут в книгах, – её голос прозвучал мягко, но в нём дрожала сталь, закалённая в годах.

Тишина сгустилась, как дым от костра. Торин изучал символ на плече Ли-Суна – две дуги, соприкасающиеся вершинами, словно крылья феникса, готовые вспорхнуть. Шрам казался рукотворным, но это скорее была врождённая метка, чем нанесённая кем-то отметина.