Вот так будет лучше, чем пересказывать. Что же касается слова похерить, то использующего его можно, продолжая «пиратское» сравнение Морковцева, сравнить с коллекционером старинного оружия, в чьем собрании хранится жутко грозное на вид орудие, которое мы с вами принимаем за смертоносную саблю, но специалист-то отлично знает, что это всего-навсего нож для разделки рыбы и мяса из бригантинного камбуза (впрочем, не исключено, что кок был одноногим и имел прозвище Окорок).

Так или иначе, Ника Аркадьевна поняла, у кого Катя понабралась этого ужасного слова, хотя, в силу уважения к старшему коллеге, и отнесла это на счет его наивной привязанности к архаизмам. Поэтому она не стала спорить, тем более, что у нее был заготовлен для обсуждения еще один вопиющий факт.

– Хорошо, оставим это. Но ведь ничего не бывает само по себе. Все ведь взаимосвязано. И вот результат! Выражения выражениями, но она и уроки перестала учить!

Это было действительно новостью! Антон Сергеевич сказал:

– Не знаю, может, прежде. Но за тот месяц, что я тут…

– Нет, именно сейчас! Мне, правда, другие учителя еще не жаловались, но я уверена, скоро пожалуются. Пока я о своем предмете говорю. Вот, скажем, в среду она не выучила стихотворение.

– Странно. Я с ней по дневнику смотрел. Может, она не записала…

– Может, и не записала. Но так бы и сказала: «Я забыла». Или: «Не успела». Ладно, всяко бывает. Хотя раньше с ней и такого не случалось. Но тут – вот просто встала и говорит: «Я не выучила, потому что это плохие стихи». Как вам это понравится?

– А! – засмеялся Антон Сергеевич. – Вот дурочка!

– Как-то странно вы это воспринимаете, – вздела брови Ника Аркадьевна.

– Видите ли, я, кажется, знаю, кто на мою внучку дурно влияет.

– Кто же? – спросила Ника Аркадьевна, предчувствуя ответ.

И она не ошиблась.

– Казните или милуйте, но он перед вами. Это я сказал Катьке: «Если тебе поставят двойку за то, что ты не выучила эту белиберду, я тебя ругать не буду и родителям не дам».

– Но почему?

– Как почему! Вы сами это читали?

Он, припоминая, сморщил лицо от носа и выше, до корней лысеющих волос и продекламировал с пародийной помпезностью:

Я люблю красоту твоих пашен

И бескрайность широких степей!..

– Ну знаете, – возмутилась Ника Аркадьевна, – если так прочесть, что угодно можно назвать ерундой.

– Положим, Есенина как ни прочти, он Есениным останется.

– Причем тут…

Она осеклась, но было поздно, Антон Сергеевич торжествующе воскликнул:

– Вот именно, что ни при чем! Это вообще к поэзии не имеет отношения.

Она хотела возразить, но он ее остановил:

– Погодите, там еще смешное место есть. Сейчас-сейчас…

Трех высоких берез над обрывом

Тра-та-та́ та-та-та́ белизна.

– «Горделиво царит…», – невольно подсказала учительница, сама же смутилась, потом смутилась своего смущения и, чтобы скрыть его, спросила излишне строго: – И что вам тут показалось смешно?

– Ах да, да! – обрадовался Антон Сергеевич. – Как это я забыл! Именно «горделиво»! «Три гордые пальмы».

– Какие ещё пальмы?!

– Разве вы не слышите? Это – дрянной парафраз Лермонтова, причем в одну кучу смешаны и «чета белеющих берез» и «три гордые пальмы высоко росли».

– Так Лермонтов же!

– Да послушайте. Вот я физик…

– А, тогда понятно.

– Что понятно? Вы хотите сказать: «Что́ может физик понимать в стихах?»

– Ну… Не совсем…

– Совсем, совсем! Но я сейчас о другом. Взять наш учебник – в нем пересказывается то, что́ Ньютон или, скажем, Резерфорд описали слишком сложно для ребенка, да и не нужны школьнику такие подробности, как в научной статье или монографии. Физику или биологию по-другому преподавать невозможно. Но литературу-то надо читать не в пересказе. А эти стихи – именно пересказ, своего рода выжимка из Лермонтова, Есенина, Твардовского.