– И что? – напряженно переспросила Кисонька.

– С ума ты сходишь, Кисонька, вот что! – хладнокровно объявила Мурка. – Мотя – псих наследственный, а ты заразилась. Кто она вообще такая, эта мама, чтоб мы ее боялись?

– Чего ж мы тогда удираем? – ворчливо спросила Кисонька.

– Потому что ситуация у нас идиотская. Мотя поет тебе о любви, это ненаказуемо. Нельзя у нас как в Америке: по решению суда запретить приставучему козлу приближаться к тебе ближе, чем на сто метров! Наоборот, если мы ему в ответ на его любовь нехорошее сделаем, получим серьезные проблемы. Лучше уехать и переждать, авось Мотино неземное чувство за недельку выветриться. Или он отвлечется на что-нибудь…

– На американского продюсера, который так и не приехал в аэропорт. – Буркнула Кисонька. – Мамочка Мотю своего утешает, и ненавидит весь мир, который сговорился против ее мальчика.

– Думаю, у нее есть проблема поважнее. – Мурка зло улыбнулась. – Я попросила Вадьку сообщить номер ее машины водителю того фиата, что она стукнула. Там, помниться, еще машины побились… Не водитель, так страховщики до нее доберутся!

– Ну что вы шепчетесь! – сонно-недовольно высказалась Катька. – Спать не даете! – и, решив, что раз не дают, то и не надо, спустила ноги с кровати. Любимец и символ их детективного агентства, боевой белый гусь Евлампий Харлампиевич дрых в плетеной кошачьей корзинке возле Катькиной кровати. Сейчас он приоткрыл круглый черный глаз, поглядел на хозяйкины ноги и призадумался – то ли тоже вылезать, то ли подремать еще.

– А неплохо вчера посидели! – вспоминая вечер у компьютера и ведро попкорна, перемешанного с мамиными пирожками, улыбнулась Катька.

Мурка улыбнулась в ответ. Ночевка в чужом доме – все равно, что маленькая турпоездка. Совсем другая жизнь! В одной комнате Вадькиной «двушки» жил сам Вадька, другую делили мама с Катькой, ну и конечно Евлампием Харлампиевичем. На самом деле, с Вадькиными-Катькиными заработками в агентстве давно можно было продать эту квартиру и купить трехкомнатную, но… Как объяснить маме, откуда взялись деньги? У Вадьки хоть комната есть, вся забитая техникой, а у Катьки – только письменный стол с висящим над ним расписанием уроков. Мурка поглядела на расписание: сама б умерла – не повесила, но у Катькиной мамы не забалуешься – учет и контроль! Потом посмотрела на расписание еще раз. Сползла с качающегося дивана и подошла поближе. Заинтересованная Кисонька последовала за ней.

– Катька! – задушенным голосом поинтересовалась Мурка. – Это вот какой день недели?

– Понедельник! – возмутилась Катька. – Неприятный такой, сразу после воскресенья.

– Ага, неприятный, нудный, поэтому тут и написано – «понудельник»! – ехидно сообщила Мурка.

– Вторник тебе, видно, тоже не нравится, потому как у тебя он «вторкик». – Подхватила Кисонька. – Не иначе как от английского «kick»5*. Ногами тебя пинают по вторникам!

За «понудельником» и «вторкиком» следовала «седа», в соседней колонке красовалась «потица», за ней – «сдубота» (Мурка предположила, что это такой специальный день, чтоб грянуться с дуба), и последним шел «воскесун». Среди разнообразия совершенно новых дней недели гордо сиял «четверг», написанный без единой ошибки, даже буква «г» на конце не потерялась! Аж обидно, из четверга тоже много интересного можно соорудить!

– Ну и что? Мне ж это расписание училке не сдавать! – пожала плечами Катька.

– Катька, тебе сколько лет? – вкрадчиво поинтересовалась Кисонька.

– Одиннадцать с половиной! – сообщила Катька, явно гордясь почтенным и заслуживающим уважение возрастом.

– Ну и сколько тебе будет, когда ты писать научишься? Шестьдесят?