Дергаясь в предвкушении экзорцизма, выступающие завертели головами, снабжая соленой влагой сальных волос и лбов всех, аналогично брыкающихся у сцены зрителей. Я-в -корсете заунывно взвыла. Я-в-зрительном-зале бухнулась в кресло, задыхаясь от хохота, который упорно поглощал гром «музыки».

Рядом со мной таращило костлявого патлатого парня с выбритыми висками. Прихлебывая из бутылки, он что-то вопил, еле стоя на ногах, и вонял тухлятиной. Заметив меня, он, томно приспустив веки, сел рядом и что-то залопотал (то есть, подобно рыбке, пооткрывал рот, наполненный кошмаром стоматолога, но речь его утонула в дьявольском грохоте).

– Чего тебе надо, придурок? – лучезарно улыбнувшись, спросила я, зная, что он все равно ничего не услышит.

Он что-то прокричал в ответ.

– Что? Засунуть мой левый ботинок тебе в глотку? Ты такой романтик! – фыркнула я.

И на моих последних словах резко заглохла музыка.

Я взглянула на сцену. Гитарист прыгнул в толпу, которая (как жаль!) не расступилась. Барабанщик швырнул палочки в зал и, судя по сочному «ай!», попал кому-то в яблочко.

В наступившей тишине я услышала залихватское «а ты ничё цыпочка», адресованное мне моим неприятным собеседником.

Я встала и пнула его в коленку.

И проснулась.

В своей квартире. В комнате с простыми белыми стенами, на обычном мягком розовом пледе. А рядом не было Снежка, мягко массировавшего мне голову.

Мне даже стало немного одиноко без него.

В окно бил яркий солнечный свет. Я выглянула наружу: никакого огромного тополя у стены моего дома не было, улица поблескивала от утреннего инея, кутающиеся в пуховики прохожие ясно давали понять, что до теплого мая, как до Пекина на скейте, а моя комната сияла абсолютной нормальностью. Как же я по ней соскучилась!

Я схватила телефон и открыла список контактов. Все на месте: мама, Витя и куча фамилий, помещенных мною сюда по долгу службы. Добро пожаловать в реальную жизнь!

– Алло, мам! Привет! Как дела? – затарахтела я в трубку, едва заслышав мамино ленивое «привет».

– Пока не родила… а, нет, родила. Вот же растяжки. И пузо обвисшее. И мне не двадцать, – изрекла мама и зевнула.

– Я так рада тебя слышать! – из моей глотки вырвался, возможно, излишний восторг.

– Алис, сегодня, конечно, выходной, но к завтраку принято готовить кофе, а не мартини, – философским тоном заметила мама, и, судя по довольному причмокиванию, сама пригубила оный.

– А ты сама-то прям кофе пьешь?

– Маме все можно. Мама выжила в 90-е.

Мамина любимая фраза.

– Так что не учи мать завтракать, – доброжелательно продолжила она и набулькала себе еще зелья.

Моя мама знает толк во времяпрепровождении. Окончательно развязал ей руки выход на пенсию. Под папиным спонсорством она кутила по полной.

Подъем у нее планировался в 10. Завтрак до 11. Потом фитнес под старые видеозаписи аэробики. Ииииии… время шальной императрицы до встречи папы с работы с видом благочестивой супруги. Актерским талантом боженька матушку наделил щедро, вероятно, даже кого-нибудь ради этого обделив. Возможно, конкретно Кристен Стюарт.

Ей-богу, я не знаю откуда в матушке столько энергии. Видимо, остался запас с неотгуленной и заполненной детьми молодости. Ну, а что? Наши матери ухитрились выжить в лихие 90-е и пережить нулевые, вырастив нас и не умерев от голода. Так что сегодня им по праву можно все и даже бить людей. Я никак не могу взять в толк, каким образом после всего этого у них сохранился такого размера оптимизм. Если судить по моей матери, она его не только сохранила, но преумножила, напичкала стероидами, надула до размеров тираннозавра и научила танцевать джигу.