– А ты, должно быть, Андрей? – предположила я, сощурившись и снимая с плеча чехол.

– Приятно познакомиться, – загоготал сир Вонь и вытащил из моего чехла черную электрогитару с четырьмя толстенными струнами. Бас-гитару, если быть точнее. Я – басистка… звучит, как проклятие.

Что ж, пулемет, вопреки моей искренней надежде, в чехле так и не образовался. Этот сон бесспорно был увлекательным, но не идеальным.

Тем временем Андрей подключил мою гитару к усилителю и вручил ее мне. Я брянькнула по струнам, заорав от прозвучавшего в ответ грохота.

– Ты чо?! – дружно захлопали глазами присутствующие.

Чо, чо, – подумала я, озадачившись целостностью своих барабанных перепонок, – вы вообще думаете о том, что в старости будете не только пускать слюни в манную кашу, но и, дурачась в маразме, вместе с внуками и остатками разума мечтать завладеть слуховым аппаратом да помощней? Этакий звуковой ад аукнется вам с возрастом, это я точно говорю.

На моей практике были только панк-группы, основа которых – разорванные ноздри, маты и широкие шорты со свободно болтающимися в них первичными половыми признаками авторов звучавших стихов и музыки.

Видимо у обитателей этого гаража эволюция пошла по другому пути. Конечно, если это можно было назвать эволюцией. Потому что, когда Орк, Мрак и Андрюшенька вместе с ударником, который, кстати, также мог быть и Орком и Мраком, заиграли эту, с позволения сказать музыку, моя душа запела панихиду самой себе, причем хрипло и всхлипывая. А потому завыла.

И тут я заметила, что мои пальцы принимают активное участие в этом шабаше. Не сказала бы, что дело сложное, – я тупо гудела одной, размером с канат, струной. Не знаю, как мне удавалось ее дергать, по идее я должна была хвататься за нее обеими руками и тянуть на себя, упершись ногами в деку. Но силушки у меня оказалось больше, чем я ожидала. Пожалуй, запишусь на тренировки по пауэрлифтингу.

Удовлетворенные лица каждого из присутствующих вопили о том, что мы воспроизводили мелодию, написанную как минимум Моцартом. На деле же бедный Моцарт не просто вращался бы в гробу, но и начал скрести крышку ногтями, грязно ругаясь, и требуя сжечь его, начиная с ушей.

Дергая за струну, я взгрустнула. Если это – музыка, то я – Альбрехт ван Крюгер – польский румын афро-азиатского происхождения с претензией на британский трон. Под чем находился тот первый дэзкорщик, который, услышав скрип двери, эхом разливающийся по дробилке железорудного завода, в экстазе завопил: о-о, демоны ада! Это то, что я искал всю жизнь! Добавим к этому шедевру грохот самосвала, раскаты грома, отрыжку сумоиста, газовыделения страстного любителя гороховой каши и визг пинаемой свиньи, и мы покорим все умы, убитые воздействием спайса, абсента и мухоморов!

Анрюшенька подошел к микрофону и издал нечеловеческое… что это было? Кряхтение, смешанное с соответствующим сопровождением процесса мучительной дефекации пациента, страдающего хроническим запором.

Я заржала в голос.

«Музыка» стихла на фоне моего индюшачьего клекота, с которым я ничего не могла, да и не хотела поделать.

Андрюшенька обиженно воззрился на меня.

– Что смешного?

Мне хотелось отрыгнуть в ответ, дабы начать общение с ним на понятном ему языке, но я не обладаю таким талантом.

– Что это была за дичь? – утирая слезы, выхохотнула я.

Теперь на меня обиженно посмотрели все да с таким энтузиазмом, что я, наконец, замолчала и тупо захлопала глазами. Издевка издевкой, но я не хочу быть причиной мужских слез, которые, вероятно, вот-вот хлынут из славных творческих глаз.

– Эта дичь – твоя музыка! – возмутился ударник, столь молчаливый до сих пор, что я перестала считать его человеком.