Очень характерно признание самого Н. Хомского: «Как неоднократно подчеркивалось, традиционные грамматики в значительной степени обращаются к сообразительности говорящего. Они не формируют в явном виде правила грамматики, но скорее приводят примеры и делают намеки, которые дают возможность понятливому читателю определить грамматику некоторым способом, который сам по себе непонятен» (2004, с. 102).

Из сказанного лишний раз следует, что никаких правил, «связывающих сигналы с семантическими интерпретациями этих сигналов» (Н. Хомский, 2004, с. 102), нет нигде, кроме как в сознании исследователей этих сигналов и семантических интерпретаций. Но их можно создать, разработать, что успешно и делается исследователями. Можно также разработать правила ходьбы или бега. Такие правила, кстати, даже, весьма возможно, были бы полезны, к примеру, начинающим бегать трусцой. Так же как правила письменного родного языка полезны ученикам, изучающим письмо в школе.

Удивительные достижения детей объясняются совершенно другими причинами. Тем, что дети усваивают понятия и слова языка не на «пустом месте», а на основе уже существующих у них сложнейших чувственных репрезентаций реальности. И понятия становятся составной частью этих уже работающих в сознании ребенка чувственных репрезентаций, а не чем-то самостоятельным и независимым от прочего когнитивного развития, не «отдельным лингвистическим модулем», как полагает доминирующая в психологии и лингвистике теория языка. В процессе усвоения ребенком навыков речи понятия и конструкции из понятий сначала просто дублируют чувственные репрезентации окружающего ребенка мира.

Ребенок способен выучить любой язык, потому что слова языка на первом этапе языкового развития ребенка лишь замещают существующие уже в его сознании сенсорные репрезентации окружающего мира. Ребенок лишь меняет одни свои психические репрезентации (прямые, чувственные) на другие (символические, вербальные).

Сам Н. Хомский говорит: «Глубинная структура, выражающая значение, является общей для всех языков, поэтому она считается простым отражением формы мысли. Трансформационные же правила, по которым глубинная структура превращается в поверхностную, могут розниться от языка к языку. Поверхностная структура, образующаяся в результате этих трансформаций, разумеется, не выражает непосредственно значимых связей между словами, за исключением простейших случаев… Семантическое содержание предложения передается именно глубинной структурой, лежащей в основе реально произнесенного высказывания» (2005а, с. 78).

Другими словами, автор полагает, что глубинная структура, представляя собой форму мысли, не зависит от конкретного языка и является общей для разных языков. Но раз она универсальна, следовательно, она существует в невербальной форме, так как мысленные формы – образы слов каждого языка – существуют лишь в специфических для конкретного языка вербальных вариантах (образах слов данного языка). Однако автор нигде не говорит о том, что глубинная структура невербальна. Напротив, он пишет о том, что она «есть базисная абстрактная структура» (с. 73), которая «состоит из абстрактных предложений» (с. 75). Тогда возникает вопрос: если глубинная структура представляет собой вербальные психические конструкции, которые, по сути своей, всегда специфичны, так как выражены в образах слов конкретного языка, то как она может быть «общей для всех языков», как считает Н. Хомский (с. 78)?