При прочтении этого рисуется образ обычного болтуна и хвастуна, не видящего никаких границ для своего вранья. Тогда я тоже так думал. Может быть, потому что сам был слишком увлечен карьерой, деньгами, финансовым благосостоянием. И, пожалуй, только сейчас я понимаю, что Саша С. был просто романтиком. Настоящим романтиком с большой буквы! И, может быть, даже последним… Тем романтиком, которого во мне убили деньги, но который сейчас начинает оживать. Я понимал это раньше, в студенческое время, когда мы читали друг другу стихи, но со временем мое восприятие жизни исказилось, я изменился и, конечно, давно перестал писать стихи, а Саша С. оставался прежним: он был романтиком и продолжал писать стихи…

В одну из наших встреч разница в нашем восприятии окружающей реальности достигла апогея, и мы просто перестали понимать друг друга и даже немного поссорились. Я больше не мог воспринимать его необоснованное хвастовство, а он не мог осознать внезапно свалившихся на меня всех мирских благ. В конце концов я просто открыто указал ему на полное отсутствие какого бы то ни было реального движения в его жизни, отсутствие семьи, детей, кола, двора и т. д.

И это изменило его жизнь, изменило до неузнаваемости. Мы не общались около года, и весь этот год он упорно работал. На удачу устроился работать в один из крупнейших российских банков, пошел учиться в MBA, женился, родилась дочка, прикупил совсем не новую, но дорогую и престижную машину. Когда мы встретились с ним снова, это был уже другой человек. Конечно, он остался хвастуном, но разница между его словами и реальной жизнью значительно уменьшилась: во-первых, появились реальные достижения в создаваемом им собственном благополучии, а во-вторых, вранье его уже не было столь откровенным. Мне, может быть, приятно осознавать, что я могу вершить человеческие судьбы и менять жизнь людей, но из всех перемен в его жизни я теперь могу одобрить только рождение дочери. Он стал слишком корыстным и завистливым, и почти все наши последующие разговоры в конечном счете сводились к деньгам и стоимости предмета обсуждения. Он перестал быть прежним романтиком, хотя иногда спьяну все еще пытался читать наизусть тот единственный удачный стих – из первых…

Мы и сейчас, конечно, продолжаем встречаться, ходим вместе в сауну и иногда просто созваниваемся. Но сколь быстро меняется мое сознание в сторону отвлечения от мирских благ (я, конечно, отнюдь не ушел в отшельники, и все созданные мирские блага сохранились, может, к сожалению), тем быстрее он стремится к деньгам, стирая все святое на своем пути.

В один из осенних вечеров я просто колесил по просторной Москве (кто живет в Москве, наверное, посмеялись над словом «колесил»: скорее, постоял в пробках) по каким-то делам. Осознание необходимости заботиться о семье все еще стимулировало мою деятельность, но все меньше и меньше, а потому еще до обеда я был свободен. Я находился в центре Москвы, и где-то в этом же районе, по моим представлениям, работал Саша С., поэтому я не должен был потратить на встречу много времени.

– Привет, – ответил он на звонок тоскливым голосом, сразу же после первого гудка.

– Здорова! Говорить сейчас можешь?

Я не знаю, откуда пошла такая мода и зачем я тоже ее подцепил, но с определенного периода времени в Москве любой телефонный звонок начинался с этого вопроса, независимо от того, кому звонишь, во сколько и зачем. Раньше собеседник просто сам предлагал перезвонить позже, ссылаясь на занятость, теперь же все задавали этот дурацкий вопрос в опережение.

– Да. Нормально все, слушаю тебя, – протянул он все тем же меланхоличным голосом.