Я поехала в университет. Не собиралась, но поехала. Каким подонком нужно быть, чтобы оставить свою девушку после первой ночи и поехать на охоту. У него был такой неприятный отец! И он так самодовольно посмотрел на меня, радуясь за своего любимого сынка, словно бы он со мной спал. Если папы мальчиков изменяют своим женам, то они омерзительны. Если папы девочек изменяют, то они просто несчастны. Наши женские энергии капризов, богинь, жертв, искусительниц, ев и лилит, обрушиваются на них с такой силой, что не выдерживают они более верности и уходят в блуд. Мой папа сбежал от меня, и мой парень сбежал от меня, и отец моего парня сбежал, и мой первый мужчина сбежал от меня, а мой дедушка давно умер. Все мужчины мои, куда вы все подевались? Сначала я испытала отчаяние, а затем наполнилась решимостью и поехала в университет, чтобы вырвать глаза у любовницы моего папы и устроить отцу скандал.

Я выскочила из автобуса напротив ворот территории университета. Кучки студентов стояли по бокам, и они были словно размыты для меня, я неуверенно механически помахала знакомым вечно громогласно смеющимся девушкам и пошла по аллее к зданию. Здание приближалось, как месса, меня трясло изнутри от предвкушения встречи с отцом. Какая картина из трех окажется для меня страшнее? Он, монотонно и величественно в своем одиночестве шагающий по коридору, с папкой подмышкой и каменным лицом, словно бы ничего не случилось? Он, в обнимку со своей любовницей, которая демонстративно виснет на нем, а он смеется в лицо всем вокруг, как мошенник, снявший маску? Или просто его отсутствие в университете?

Я вбежала в фойе здания и огляделась по сторонам. Было так много разношерстных людей, но не было ни отца, ни его любовницы. Реальность пробивалась сквозь мой затянувшийся сон. Я так изнервничалась, устала от неудобных, конфликтующих чувств. Во мне не было вообще ничего хорошего. Обида на отца и мать, обида на Глеба, зуд внизу живота, чувство несвежести, нежелание принимать реальность и попытки лишь прокрастинировать даже мысли, страх и просто отторжение себя. Я поднялась на второй этаж, где и увидела отца. Это был четвертый вариант, о котором я не догадывалась, но оказавшийся самым страшным для меня: он таки одиноко, величественно шел по коридору, как обычно. Строгий и страшный преподаватель статистики Георгий Павлович, которого боялись и уважали. Неприступный, авторитарный, сухой и влиятельный. Папа, которым я гордилась. Папа, которого я смела осуждать за низкую зарплату. Папа, который был правильным, как бог. Но только все в нем было уже не так, словно бы от него остался фантом. Походка стала более развязная и невротическая. Лицо оставалось строгим, но это уже было напускное, в глазах появились огоньки, которых в нем никогда раньше не было. Никто из студентов этого заметить не мог, они всегда воспринимали его как архетип, он таковым для них и оставался. Но я, знающая его столько лет и чувствующая каждую его морщинку, сразу раскусила притворство и десять миллионов появившихся противоречий.

Я нырнула в его глаза – черные глаза молодого дьяволенка на его уже стареющем лице мужчины среднего возраста и провалилась ко дну этого темного мутного озера его новых глаз. Воды этого озера имели такой острый вкус страстей, что я не забуду его никогда. А еще там было столько разных привкусов: и чувства вины, и обиды, и страха, и отчаяния, и слабости, и ярости. Какое-то время я медитативно застыла на глубине и замерла. Я его дочь, значит, это озеро досталось и мне по наследству. Я замерла на глубине и просто смотрела по сторонам сквозь мутную черную глубину. В озере плавали большие яркие рыбы и неведомые мне существа. Я словно вернулась домой, только не в мифологическую сказку, как когда-то мечтала, а в мой настоящий родительский дом. Там было неспокойно, но неизбежно, и в той неизбежности я просто замерла и спокойно зависала и сама, как рыбка, дышала водой, с изумлением разглядывая невиданных огромных рыб, зубастых акул и игривых карпов. Мне хотелось увидеть величественного кита, но его там не было. Время остановилось, мне сначала было спокойно и хорошо, оттого что я все поняла и приняла, приняла неизбежность изменений в моей жизни, которая происходила из моего источника – моего отца. Отец больше не был константным абсолютным покоем и тренажером для моих чувств. Раньше я могла на него обижаться, упрекать его, ненавидеть, любить, терять и находить, смеяться над ним, бояться его, а он все равно оставался неизменной аскетической мудростью, строгим преподавателем, человеком науки, моим незыблемым, величественным, любящим, строгим, снисходительным Папой. Все изменилось. Он стал турбулентным, слабым, страстным, неправильно влюбленным предателем, но как будто бы не виноватым, напрашивающимся на прощение, как милый чертенок, павший жертвой земных искушений юности. Я же сама состояла из того же материала, что и объект его искушения – его любовница, старшая меня всего на два курса и имеющая более холеное, женственное, вышколенное тело.