Кеша медленно, с видимой неохотой, повернул голову. Его взгляд скользнул по коробке, потом по лицу Ариона. В его глазах не было любопытства. Только настороженность. Прошла минута. Две. Тишина была такой густой, что в ней, казалось, можно было утонуть. Наконец, мальчик протянул руку и аккуратно поднял крышку.

Внутри, на подложке из ваты, лежали обломки. Детали старой, когда-то красивой модели парусника. Сломанная пополам мачта, разорванные нитяные ванты, треснувший корпус, несколько крошечных спасательных шлюпок. Это был кораблик, который Арион нашел в антикварной лавке. Он сам сломал его перед приходом. Осторожно, но необратимо.

Кеша долго смотрел на эти руины. Его лицо оставалось непроницаемым. Арион ждал. Это был его ход в их безмолвной партии. Он не задавал вопросов. Он предложил ему диалог на его языке. На языке сломанных вещей.

Наконец Кеша начал действовать. Он не посмотрел на Ариона. Он просто вынул из ящика стола небольшой пенал с инструментами – крошечные пинцеты, тюбик с клеем, увеличительное стекло, моделистский нож. И начал работать.

Его пальцы двигались с той же уверенной, отстраненной точностью, с какой они двигали шахматные фигуры. Он брал пинцетом обломок мачты. Изучал его под лупой. Наносил микроскопическую каплю клея. Соединял две части. И замирал, ожидая, пока клей схватится.

И в процессе этой кропотливой, почти хирургической работы он заговорил.

– Неправильно, – сказал он, его голос был тихим, почти шепотом. Он говорил не с Арионом. Он говорил с корабликом. С самим собой. – Слом. Здесь. Нарушена структура.

Он взял одну из нитей-вант.

– Порвано. Узел должен быть морским. Неправильный узел – это хаос. Все запутается.

Он говорил отрывисто, фразами, похожими на команды. Арион молча слушал. Он не вмешивался, боясь спугнуть этот хрупкий момент контакта.

– Все должно быть на своем месте, – продолжал бормотать Кеша, приклеивая крошечную шлюпку на ее крепление. – Каждая деталь. У всего есть свое место. Свой порядок. Когда порядок нарушается… это больно. Вещи кричат. Когда они сломаны.

Арион смотрел на его сосредоточенное лицо, на то, с какой нежностью и в то же время с какой холодной методичностью он возвращал обломкам целостность. И он понял.

Это был его мир. Мир, где сломанные вещи кричат от боли. Мир, где главная добродетель – это восстановление утраченного порядка. Это была та же самая философия, которую исповедовал «Декоратор». Только у Кеши она была направлена на неодушевленные предметы. На осколки мира. А у убийцы – на живых людей.

– Нужно, чтобы сломанное снова стало целым, – прошептал Кеша, заканчивая свою работу. Он приладил последнюю деталь. Теперь кораблик был почти как новый. Только тонкие, едва заметные линии шрамов на корпусе и мачте выдавали его трагическое прошлое. – Вот. Теперь правильно. Теперь тишина.

Он поднял глаза на Ариона. Впервые в его взгляде не было настороженности. Там было что-то другое. Понимание. Он нашел человека, который говорит с ним на одном языке. На языке трещин и клея. На языке порядка, рожденного из хаоса.

– Спасибо, – сказал Иннокентий. И это простое слово прозвучало в тишине комнаты как признание. Признание того, что Арион принят в его странный, пугающий, но по-своему логичный мир.

Ночь снова застала Ариона в его кабинете, который теперь окончательно превратился в штаб войны с призраками. Он не пытался уснуть. После разговора с Иннокентием сон казался бессмысленной тратой времени. Он был на пороге чего-то, чувствовал это кожей. В комнате царил полумрак, освещенный только настольной лампой, бросавшей резкий круг света на пол. В этом круге стояли две пробковые доски, как два каменных идола, которым он приносил в жертву свой покой.