Лёшка радостный выскочил в коридор «на новенького», где народ с азартом играл в прятки.

Кстати, Барсуков уже в перестроечное время заглянул в Вику и узнал, что Силин, в честь которого назвали деревянный мост через Карповку, был кабатчиком. Он около моста держал питейное заведение. А заинтересовался Барсуков этой личностью по той причине, что либералы-демократы переименовали Пионерский мост. Теперь он снова зовется Силиным мостом, то есть кабатчик для либералов оказался более приятной фигурой, чем вся советская пионерия. Каз-з-злы!

Каждый мост в Петербурге историей дышит.

Каждый мост весь в легендах, в стальных кружевах

Но чиновников это сосем не колышет

Им, что Силин, что Мылин, что бес олигарх.

Комсомольский мост стал Харламовым мостом, Пионерский мост стал Силиным мостом. Мост Гриневицкого – Конюшенным мостом. Кировский мост стал Троицким мостом.

На всех этажах красуются греческие вазы

В комнате возле кухни проживала грузинка Кукуладзе с сыном Васо. Разумеется, на коридоре и во дворе сын Кукуладзе был никакой не Васо, а Васо-колбасо, гога, а еще – гоголь-моголь. Ребенок любил это кушанье, и мама каждое утро сбивала ему два желтка.

Может от избытка белков и углеводов, а может из-за наследственности был Васо не то чтобы жиртрестом, но довольно пухленьким мальчиком. Мама одевала сына в просторные белые рубашки, а на шею повязывала черный бант, из-за которого изливались на бедного гогу потоки мальчишеского ехидства.

Васо несколько раз пытался избавиться от банта, но мама такие попытки резко пресекала. Она видела своего сына поэтом или писателем, а для таких людей бант – это то, что надо.

Мамины надежды на поэтическое будущее сына зиждились не на пустом месте. Васо посещал детскую секцию Творческой студии при Промке. Он, побуждаемый мамой, сочинял стихи типа:

Мама взахлеб читала стихи сына на общественной кухне и женщины солидно соглашались: «Да, у мальчика есть талант».

Год от года навыки стихосложения крепли и однажды Васо выдал стихотворение о своей коммуналке. Понимая, что оно не вполне совершенно, он отнес его для правки к Зинаиде Яковлевне. Она считалась в квартире большим филологом и интеллектуальным авторитетом.

После правки стихи не потянули на классику, а очарование детскости потеряли. Тем не мене жильцы с интересом знакомились с виршами, которые начинались с описания потолочной лепнины:

Сел на стул, как барин, глянул в потолок

Слева голый парень, справа пара ног

Стены из фанеры – это не уют:

Слева жрут эклеры, справа водку пьют.

Заглянул на кухню, примусы ревут.

Слева рыба тухнет, справа редьку трут.

Руки не помыты: двое держат кран.

Слева дед Никита, справа Марь Иванн…

Коридор покатый, весь исшаркан пол.

Слева самокаты, справа бой в футбол.

Потерпи немного, занят туалет.

Слева мнется Гога, справа – Лисабет.

Раз, два, три, четыре.

Нечего тужить.

Хорошо в квартире коммунальной жить.

Васо хоть и не очень поэтично, но кратко и точно выразил суть коммуналки, созданной в бывшей генеральской квартире и вместившей в себя четырнадцать трудовых семей.

Коммунисты путем «уплотнений» и выселения «лишенцев» образовали в Ленинграде тьму коммунальных квартир. К 1926 году только 24% отдельных квартир занимала одна семья, остальные квартиры были коммунальными. Хотя в народе все эти квартиры назывались одним словом – коммуналки, все они были разными, каждая имела свой характер. Однако, грубо их можно было разделить на две группы: злокачественные коммуналки и доброкачественные коммуналки.