Саша на несколько секунд закрыла лицо ладонями. Потерла виски. Вдохнула, выдохнула.

– Да, – ответила она наконец. – И нет. У меня эгоистические мотивы, Глеб Иванович. Я знаю, что моя работа здесь нужна для революции, для будущего. Но ведь и я – часть революции и часть будущего. А эта работа меняет меня, и мне не нравятся эти перемены. В этом деле, – Саша кивнула на все еще лежащую на столе папку, – вчера было на две фамилии больше. Я поняла ошибку, когда список уже пора было сдавать на коллегию. Вызвала повторно свидетеля, переоформила протоколы. И все это время я ненавидела двоих людей, которые чуть было не погибли из-за моей небрежности. Я понимала, что могла б не исправлять ничего, и никто бы не заметил. И что однажды, возможно, я перестану такое исправлять. Это была… обыденная мысль, понимаете, Глеб Иванович? Меня чертовски перепугала ее обыденность. И я думаю, что буду хорошим комиссаром, потому что я верю: жертвы, которые мы приносим теперь, они необходимы ради будущего счастья всего человечества. А если я останусь здесь, я перестану в это верить и не смогу уже стать никем.

– Я выслушал тебя, Гинзбург, – ответил Бокий, и Саша вдруг поняла, почему он старается выглядеть каждый день элегантным и подтянутым: это скрывает, насколько он изможден. – У тебя действительно эгоистичные мотивы. Ты нужна революции здесь. Ты нужна мне здесь. Но я понимаю. Видишь, я не так эгоистичен, как ты. Теперь ступай. Я посмотрю, что можно сделать с твоим рапортом.

Щербатов ожидал хотя бы какой-то конспирации, но невысокий шофер в кожанке подошел к нему через покрытую обледеневшей грязью платформу прямо на глазах у сошедших с поезда пассажиров и женщин, торгующих снедью. Агентов ВЧК на вокзале на первый взгляд не было видно, но тут никогда нельзя судить с уверенностью.

– Вы, значит, Андрей Евгеньевич? – спросил шофер.

Щербатов медленно кивнул. Одет он был в штатское, так что, по всей видимости, у шофера имелся его словесный портрет.

– Пройдемте, автомобиль ждет.

Возможно, полное отсутствие конспирации было хорошим знаком – Князев не считал нужным скрывать, с кем встречается и, следовательно, уже наполовину принял решение.

– Пожалуйте, – шофер, молодцевато расправив плечи, распахнул дверцу “Форда-Т”. – “Лиззи”, как изволите видеть!

Этот стремительно набирающий популярность автомобиль называли по распространенной в Америке кличке лошадей, подразумевая, что совсем скоро такая стальная лошадка придет на смену живой силе в каждом хозяйстве.

– Хорошо, – сказал Щербатов. – Поехали.

Поездка в пятьдесят первый полк была, безусловно, авантюрой. Полк, расквартированный в Пскове, формально до сих пор числился в составе РККА. Но агентурные данные, подтверждаемые слухами, сообщали о ряде конфликтов командования полка с большевистским руководством Красной армии. Сейчас полк фактически был отрезан от снабжения.

Командира полка, ныне краскома, а прежде штабс-капитана Князева, Щербатов знал хорошо. Этот сильный и гордый человек, анархист по убеждениям, не станет долго плясать под комиссарскую дудку. Переход частей целиком на сторону противника по меркам Гражданской войны не был такой уже редкостью – ведь воюющие стороны не были размежеваны ни языком, ни, как правило, национальностью. Они принадлежали к одному народу и совсем недавно – к одному государству.

Большинство полков РККА носили цветистые названия, Князев же оставил за пятьдесят первым номер, под которым полк числился в Российской Императорской армии. Не оттого, что в Красной армии были сорок девятый и пятьдесят второй полки – их не было. Князев демонстративно, вопреки революционной моде, сохранял связь своего подразделения с прошлым, и это внушало Щербатову определенные надежды.