Начинался он коваными воротами на чугунных литых столбах, за которыми высились крыши четырех двухэтажных корпусов, расположенных попарно, под ними в два ряда тянулись торговые помещения, а дальше, насколько хватало глаз, меж возов рундуков и лавок, шумела многоголосая толпа.

«Да», мелькнуло в голове. «Тут народу побольше чем в дивизии»

Миновав распахнутые ворота, у которых сидели нищие и инвалиды, Пашка влился в людской поток, и он понес его дальше. Все кругом что-то продавали, покупали, слышались смех и ругань, где-то пиликала гармошка.

Поток вынес мальчишку к съестным рядам, где на прилавках имелись всевозможные продукты. Здесь же, у громадных корзин, торговки продавали горячие лепешки и пирожки, потянуло мясным духом, у Пашки засосало под ложечкой.

В больнице кормили не ахти, на завтрак он сжевал черствую горбушку с пустым чаем, а время шло к полудню. Когда одевался в кастелянной*, в кармане гимнастерки обнаружил несколько смятых купюр, наверное, оставили брат или Бубнов, а в потайной прорези кожушка нащупал браунинг. «Сохранился», подумал, засунув глубже.

Направившись к одной из торговок приценился, и купил четыре пирожка с ливером, та завернула их в газетный кулек. Повертев головой по сторонам, увидел неподалеку закрытый на перемет рундук, отошел к нему и, прислонившись спиной, стал есть.

Когда умяв первый, принялся за второй, почувствовал чей-то взгляд.

Из-за угла на него смотрел голодными глазами, оборванный, лет шести, конопатый пацан.

– Иди сюда, – откусил кусок Пашка, и протянул кулек.

Тот взял, быстро сжевав, похлопал себя по впалому животу, – порядок. Затем достал из кармана драного клифта окурок и чиркнул спичкой о подошву.

– Ширмачишь? – выпустил носом прозрачную струйку дыма.

– Чего? – не понял Пашка.

– Ну, в смысле тыришь по карманам (ухмыльнулся конопатый).

– Не, – повертел головой в кубанке.

В это время неподалеку появился наряд солдат с повязками на рукавах, пацан заорал «атас!», одновременно одна из торговок завизжала «рятуйте, обокрали!».

От нее, мелькая в толпе, улепетывали два оборванца, стоявший на стреме припустил в другую сторону.

– Вон, вон их главный! – ткнула баба в Пашку пальцем, он не стал дожидаться, когда схватят и метнулся за конопатым.

Тот ловко уворачивался от зевак, ныряя под прилавки и возы, а потом сиганул в узкий проход в стене, Пашка за ним. Остановились в каком-то глухом дворе -колодце, отдышались.

– Не хило бегаешь, – цикнул слюной на землю конопатый и протянул руку, – будем знакомы, Шкет.

– Выходит ты воришка? – хмыкнул Пашка, пожав грязную узкую ладонь

– А что тут такого? (пожал худенькими плечами) Жить ведь как-то надо.

– Ну и где ты живешь?

– Тут рядом, на Молдованке, – шмыгнул носом Шкет. – А тебе зачем?

– Понимаешь, я не местный, желательно где-нибудь на время приютиться.

– Чего проще,– рассмеялся новый знакомый. – Хиляй за мной.

Они вышли на улицу, которую Шкет назвал Молдаванкой и углубились в мешанину домов. Все они были разные в один-два этажа, некоторые с выносными балконами, по пути встречались небольшие магазины и лавки. Покружив с полчаса вышли на заросший бурьяном пустырь и направились к полуразрушенному сараю.

Через дырявую крышу туда проникал дневной свет, в задней, из песчаника стене темнел широкий проем.

– Пришли, – обернулся Шкет и нырнул туда, Пашка следом.

Внутри оказалась полого уходящая во мрак галерея, высотой в тройку аршин, запахло подвалом.

– Давай руку, – сказал новый знакомый, пошли в сгустившейся темноте. Затем куда-то свернули, вдали неясно забрезжило.

– Ну, вот мы и дома, – отпустил ладонь Шкет. – Как тебе фатера?